знаю твое лицо лучше, чем собственное. Я провел столько времени, разглядывая твои фотографии. Всматриваясь в твои глаза и пытаясь раскрыть секреты, которые ты хранила. Но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что я совсем не знаю твоего лица.

Черт. От его тихого голоса у меня волосы на руках встают дыбом. Я слышу в нем едва сдерживаемую ярость. Мне было бы не так страшно, если бы он кричал.

— Но вы не нашли меня, разве не так? — говорю я. — Я ждала, но никто так и не пришел мне на помощь. Мне самой пришлось спасать себя. А сейчас просто оставьте меня в покое.

— Прости, Ребекка, но я не могу этого сделать, — отвечает он, — пока не узнаю, кого ты покрываешь.

— Никого! — кричу я. Сейчас это действительно ложь, интересно, чувствует ли он это. Возможно, я покрываю убийцу Ребекки.

Я выскакиваю из машины и бегу к дому. Внутри меня закипает злость. Не только потому, что он раскусил меня, но потому, что никак не отстанет. Его больше волнуют ответы на вопросы, чем сама Бек. Он не просто хороший парень, которого мучит чувство вины. Я его ужасно недооценила. Было что-то мерзкое в том, как он говорил. Не могу сказать, на кого он так сердился — на самого себя или на меня. Возможно, на обоих. Не важно. Это дело почему-то сводит его с ума, и похоже, он думает, что единственный способ вернуть себе покой — это раскрыть преступление. Я никогда не верила в искупление грехов, а он верит. И хочет моего прощения, но я никогда не смогу дать его ему.

Единственное, что говорило в мою пользу, — это ДНК-тест, абсолютное доказательство того, что я Ребекка. Не будь этого, думаю, он давно бы уже раскусил меня.

Я поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Он такой эгоист. Я ненавижу его, но не могу этого показать. Мне нужно как-то склонить его обратно на свою сторону. Если он думает, что я кого-то защищаю, то может начать копать. Задавать вопросы, на которые у меня нет ответов.

Я распахиваю дверь своей спальни. Мама стоит в комнате, спиной ко мне, от неожиданности она вздрагивает.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, сердясь уже на нее. Почему она в моей комнате? Она нашла сигареты под кроватью? Сейчас она тоже во мне сомневается?

— Я просто убиралась, милая, — говорит она, поворачиваясь ко мне. За ней я вижу застеленную кровать. — Прости.

— Ой, извини. Просто… — Я не знаю, что сказать.

— Нет, ты права. Я должна была спросить. — Она опускает глаза, почти съеживается, как будто ждет удара. Я наклоняюсь, чтобы обнять ее, и чувствую, как ее тело напрягается.

— Спасибо, что ты прибралась в моей комнате. Ты лучшая в мире мама. — Ее тело чуть расслабляется. — Я так рявкнула, потому что у меня снова разболелась рука.

— О, Бекки, нужно было сказать. — Она отстраняется и берет мою руку, внимательно смотрит на повязку. — Ты записана к врачу завтра утром. Может, позвонить и перенести на сегодня?

— Нет, ничего. Я могу подождать до завтра. — Я забыла о завтрашнем приеме. Мне должны сделать перевязку, но на рану смотреть абсолютно не хочется.

— Хорошо. Ладно, я принесу тебе ибупрофен и заварю чай, прежде чем ты пойдешь к Лиззи.

— О’кей, спасибо, мама.

Она выходит из комнаты и осторожно прикрывает за собой дверь. Я чувствую себя скверно, что разговаривала с ней так, хотя, по-моему, она чересчур расстроилась, прямо как на кухне, когда уронила чашку.

Теперь, когда у меня появилась новая жизнь, я во что бы то ни стало хочу ее сохранить. Я так долго ощущала себя потерянной и одинокой, что это стало казаться нормальным. Я думала, что свобода и защита — вот все, чего я хочу от этой игры, но, похоже, игра перерастает в нечто большее. Оказалось, иметь семью — это так здорово; а заполучить маму — даже лучше, чем я себе представляла. Невольно я даже начинаю переживать о ней. Правда, теперь я знаю, что могу контролировать ее своим гневом, хотя надеюсь, мне не придется прибегать к такому методу.

Я опускаюсь на четвереньки и заглядываю под кровать. Моя пачка сигарет все еще там. Нужно найти место понадежнее. Подростком я прятала презервативы в носках — может, снова попробовать этот тайник? Я открываю ящик с нижним бельем Бек и вытаскиваю пару школьных гольфов. Когда я разделяю их, на пол выпадает что-то тяжелое. Подняв предмет, я не сразу понимаю, что это такое, но потом догадываюсь. Это чернильная бирка. Такие прикрепляют в магазинах к одежде; если попытаться оторвать ее самостоятельно, то из нее вытекут неотстирывающиеся чернила. Вокруг выпавшей бирки небольшой круг ткани, обрезанной так идеально, что я не могу сдержать улыбку. Я кладу ее обратно в носок и начинаю рыться в нижнем белье в поисках чего-нибудь более подходящего. В дальнем углу лежит фотокарточка, свернутая в крохотный квадрат. Лицо Бек крупным планом, улыбающееся и совсем юное. Она держит коричневого кота, прижимаясь щекой к его голове.

Я сажусь на кровать, разглядывая фотографию. Это не Гектор, тот черно-белый. Видимо, предыдущий любимец. На ошейнике выгравировано имя Молли. Как странно, что Бек это прятала. Я кладу фотографию, и меня одолевает печаль. Я только что инсценировала последние шаги этой девушки. Если Бек действительно схватили на улице, то, скорее всего, она уже мертва. Семья думает, что дочь снова с ними, но она никогда не вернется. На мгновение я задаюсь вопросом, не лежит ли поблизости ее тело — скелет, зарытый где-то в этом городе. Меня передергивает; лучше об этом не думать.

Снова набрав номер, с которого пришло СМС, я слышу все то же «выключен или вне зоны действия сети». Я кручу телефон на ладони, размышляя, стоит ли отправить в ответ сообщение. Но в конце концов решаю, что лучше не играть с огнем. Кто бы это ни был, я не хочу его злить.

Вот о ком нужно думать, так это Андополис. Он теряет терпение. И что еще хуже — начинает сомневаться во мне. Пока я под защитой полиции и семьи, мужчине из фургона до меня не добраться, но одно неверное движение, и Андополис сможет надолго упрятать меня в тюрьму. Необходимо дать ему какие-то детали, чтобы переключить его внимание.

Я ввожу имя Ребекки в поисковик телефона. Выходит множество страниц с результатами. Я нажимаю наобум: полиция опасается, что тело Ребекки Винтер сгорело и вряд ли будет обнаружено. Ссылка загружается,