возникнет мысль о том, чтобы отложить до следующего пленума, то я бы высказался самым решительным образом против, ибо уверен, что Троцкий защитит мои взгляды не хуже, чем я, это — во-первых; во-вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение: третье и самое главное: дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу». В день, которым датировано это письмо, 15 декабря, Сталин счел долгом заявить, что снимает «свои возражения против монополии внешней торговли, письменно сообщенные мною членам Цека месяца два назад». Ленин сумел переубедить большинство ЦК, и рана затянулась, но рубец остался…

Другое разногласие возникло в связи с предстоявшим объединением Союза ССР. Сталин выдвинул было план автономизации, вхождения всех родственных рабоче-крестьянских государств в Российскую Федерацию, — Ленин настоял на образовании Союзной Федерации. «Сталин немного имеет устремление торопиться», — писал он Каменеву. «Демократы» немало спекулировали на том, что Ленин характеризовал как «торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого "социал-национализма"» (Л45. 338–339, 589, 211, 357), — патриоты, напротив, ссылаясь на беловежский сговор трех, полагают, что предпочтительней была бы сталинская РСФСР, нежели ленинский Советский Союз. При этом все делают вид, будто между декабрем 1922 и декабрем 1991 года не пролегает целая эпоха. И Ленин вы — ступал «при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений» (Л26. 109), но считал нэповскую действительность еще не созревшей для соответствующего решения.

Сталин, высказывавшийся вполне в духе Ленина, в 1918 году отмечал, что «увлечение федерализмом не оправдывается историей», и ссылался на пример Америки и Швейцарии, которые, проделав определенный исторический опыт, «превратились на деле в унитарные государства… когда вся власть была передана от штатов и кантонов центральному федеральному правительству… В России политическое строительство идет в обратном порядке, — продолжал Сталин. — Здесь принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным для того, чтобы с течением времени федерализм уступил место такому же добровольному и братскому объединению трудовых масс всех наций и племен России. Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль — к будущему социалистическому унитаризму» (С4. 72–73).

Стратегических расхождений в национально-государственном строительстве у Сталина с Лениным не намечалось. Тактические неувязки тоже были устранимы. Но обострение в ситуацию внес конфликт между группой П. Г. Мдивани в КП Грузии и Закавказским крайкомом РКП(б) (Г. К. Орджоникидзе), в котором первая занимала принципиально неверную позицию, а второму не хватало выдержки и гибкости, причем дело дошло (правда, в ответ на оскорбление: А. Б. Кабахидзе, член грузинского ЦК, автор жалобы в ЦК К, обозвал Серго «сталинским ишаком») до рукоприкладства. На больного Ленина, которому факты подавались наверняка в густо наперченном виде и который ожидал большей мудрости и от молодого генсека и от специально назначенной комиссии Ф. Э. Дзержинского, все это произвело гнетущее впечатление. Записки «К вопросу о национальностях и об «автономизации»» четко направлены против «великорусско-националистической кампании», политически ответственными за которую объявляются названные деятели, а выпады против некоего грузина (см.: Л45. 360) явно метят и в Кобу и в Серго.

Возможно, несколько неожиданным, далеко не прежним оказалось и восприятие вернувшегося к своим обязанностям Ильича теми, кто без него «оставался на хозяйстве», «рулил». Ленина обожали и побаивались. Одни его оберегали, другие, наоборот, опять принялись обвешивать той самой «вермишелью», которой он, проникновенно относясь к любому проявлению жизни, никогда не избегал. Сказывалась и опаска за то, что своей широтой и размашистостью он повредит построенное другими, нарушит хрупкую конструкцию равновесных взаимоотношений в партии, в монтаж которой было вложено столько усилий. Этим объясняется, в частности, замечание, сделанное Сталиным Ленину 13 ноября в связи с его интервью корреспонденту «Обсервер» М. Фарбману 27.10.22. Журналист интересовался реакцией разных течений в партии на отказ Советского правительства заключить договор с английским промышленником Л. Уркартом: этот делец до революции владел в России рядом теперь национализированных горных предприятий и предлагал сдать их ему в концессию. Ленин мотивировал это отрицательное решение нежеланием Англии допустить Россию на готовящуюся конференцию по ближневосточному урегулированию в качестве полноправного участника, то есть продолжением империалистической блокады. «Означает ли отказ ратифицировать соглашение с Уркартом победу «левых коммунистов»?» — был вопрос. — «…Я могу совершенно определенно утверждать, — ответил Ленин, — что о победе левых Коммунистов нет и не может быть речи в данное время… Несправедливый шаг Англии… был настолько неожиданным, вызвал такое возмущение в России и настолько сплотил не только правых коммунистов с левыми, но, и гигантскую массу беспартийного русского населения, рабочих и крестьян, что дело не дошло и не могло дойти ни до какого разногласия между левыми и правыми коммунистами. Мотивировка нашего отклонения договора с Уркартом выразила непосредственно, можно сказать не только общепартийное, но именно общенародное настроение, т. е. настроение всей рабочей и всей крестьянской массы» (Л45. 242).

Сталин, в чьих руках скапливалась основная внутрипартийная информация, получил после этого интервью из Московской парторганизации и из Российской фракции Коминтерна ряд запросов, не «освящает» ли оно «существование левого коммунизма (может быть, рабочей оппозиции) как партийно-законного явления». Ссылаясь на «практиков», Сталин подчеркивал, «что теперь, когда левый коммунизм во всех его формах… ликвидирован, опасно и нецелесообразно говорить о левом коммунизме, как о законном явлении, могущем конкурировать с коммунизмом официально-партийным, тем более что на II съезде нами констатировано полное единство нашей партии, а период, следующий за II съездом, говорит о дальнейшем укреплении партии в смысле ее единства и сплоченности. Я думаю, — заключил Сталин, — что если в дипломатическом отношении подчеркивание существования левого коммунизма может быть и полезно, то в отношении партийном это подчеркивание ведет к некоторым отрицательным результатам в ущерб партии в угоду рабочей оппозиции, создает сумбур, неясности. Хорошо было бы в дальнейшем исправить этот недочет» (Большевистское руководство… С. 268).

Учитель и Ученик не выглядят воркующими голубками. «Два сокола ясных» вели не только согласные, душеприятные разговоры. Бывали и уроки фехтования. Не обходилось без пикировок. Ведь все, о чем здесь рассказывается, происходило не в ухоженной классной комнате: школой служила непосредственно революционная практика, налаживаемое в поте лица политическое руководство, полная ветвистых железных парадоксов жизнь.

6. История с извинением

В докладе Хрущева 25 февраля 1956 года Сталин был представлен партии как человек, чуть ли не проклятый Лениным. Ударным моментом докладчик сделал опубликование двух текстов: письма Крупской Каменеву о ссоре со Сталиным (23.12.22) и письма Ленина Сталину (05.03.23) с требованием извиниться и угрозой в