полководец честный, но неудачливый, попал в плен и был выкуплен дядей-базилевсом. После этого патрикий вел жизнь частного лица. Его жена славилась и красотой, и не всегда сопутствующей этому дару строгостью нравов. Сам Ипатий считался хорошим семьянином и ревностным кафоликом.

Юстиниан некоторое время беседовал с племянниками Анастасия, после чего ищейки Иоанна Каппадокийца принесли отставному светлейшему значительное известие: доподлинно, что Ипатию, Помпею, Пробусу велено вернуться домой.

Носорог подсматривал. Трое патрикиев спустились по ступеням лестницы Буколеона, влезли на малую галеру. Стоялая вода сморщилась под веслами. Створки водяных ворот распялили зев.

– Да, – сказал себе Иоанн, – среди екскубиторов болтали о диадеме для Ипатия. Не для этого же Обожаемый выпустил птичку на волю. Не понимаю… Я не решился бы! А потому-то я и зовусь Иоанном, а не Юстинианом. Потому-то Божественный и не смущен предсказанием о мантии Августа для меня. Размыслим теперь, спроси у меня Несравненный совета, что я ответил бы? Нет… мой ум заплесневел… я тупею вдали от Величайшего…

Святой труд на пользу империи заслонит оскорбления, несправедливо нанесенные охлосом. Новый квестор Василид пригоден лишь как имя в эдикте. Юстиниан приказал позвать Феофила, талантливого помощника Трибониана.

– Меня заботит Египет. Запиши мысли, которым ты придашь нужную форму для новеллы[51].

Феофилу была известна ложная скромность таких вступлений. Божественный ревнив. Впрочем, это не портит дело. Юстиниан диктовал:

– Итак. Беспорядок в поступлении египетского хлеба возник еще до Нашего вступления на престол. Мы еще тогда удивлялись подобному упущению, когда всевышний Нас не призывал. От Нашего внимания не ускользает малое, тем более наблюдаем Мы большие дела. Ибо они имеют государственное значение. Доставка хлеба из Египта прекращается. Подданные земледельцы утверждают, что все уплатили. Подданные пагархи[52], сборщики, особенно местные власти, так все запутали, что истина скрывается для выгоды непосредственно прикосновенных к хлебным делам…

Мелкая скоропись законника пестрила папирус. Юстиниан излагал закон-новеллу с законченной точностью. Назначается новый сановник со званием августалия в титуле светлейшего. С помощью шестисот солдат – подчиненных только ему! – августалий собирает хлебный караван для Византии. Прежде отправления хлеба в столицу запрещен какой-либо вывоз зерна из всех египетских городов! Если хлеб будет вывезен с опозданием, если его будет вывезено меньше, августалий и его заместители и помощники подвергаются денежному наказанию в один солид за каждые два мешка. Наказание будет лежать на августалии и его наследниках, на его заместителях, на помощниках и их наследниках, пока не взыщется вся недоимка…

Базилевс обогащал свои мысли простыми словами:

– Помнить будем, что издание неисполняемых законов попросту вредно. Пожизненность, наследственность недоимок суть необходимости. Пеня-недоимка должна преследовать подданного неукоснительно. Тем более что греховная порода людская введет августалия в соблазн личного обогащения, замечу тебе, Феофил. Пусть же, подобна первородному греху Адама и Евы до пришествия спасителя нашего, недоимка следует за наследниками, за наследниками наследников… Пока не будет погашена. Запомни, Феофил, такая мысль подобна оживляющей тело бессмертной душе да входит во все законы. Вечна империя, вечны обязанности подданных. Однажды упущенное ими не минует окладных списков, как ни один грех христианина не выпадает из записей ангела-хранителя…

Перед внутренним взором Юстиниана явилось волосатое лицо монаха на дельфийском жертвеннике. Базилевс отвлекся. Феофил притаился, как мышь, остерегающаяся нарушить покой кота.

В чем-то злобный еретик был и прав. Юстиниану вспомнился памфлет, не слишком давно доставленный ему верным Носорогом. С наглым издевательством безыменный автор предлагал базилевсу обложить всех еретиков десятеричным против кафоликов налогом: «И ты увидишь, отнюдь не божественный, как твои подданные озарятся светом истины. Не огнем убеждай, а твоими гениальными способами превращения навоза, коим поля удобряют, в золото диадемы. Впрочем, скоро тебе не с кого будет драть кожу, твои подданные спешно переселяются на небо».

Юстиниана заботило уменьшение численности подданных. Он усилил налог с холостяков, подтвердил ранее изданные эдикты против безбрачия, добавил новое. Действительно, юг обезлюдел, особенно Сирия.

– Запиши в стороне, – приказал Юстиниан Феофилу, – о мерах размножения подданных. – Он взмахнул рукой. – О привлечении колоний из числа задунайских варваров на свободные земли наших азиатских владений!.. – И вновь тревога прервала течение державной мысли.

Юстиниан вспомнил Оригена, мелькнул Ипатий, трясущиеся руки Пробуса. Прочь! И он вернулся к нильскому хлебу:

– По индикту стоимость египетского хлебного вывоза составляет ежегодно восемьсот мириадов солидов. Впредь Мы не будем увеличивать обязанности подданных. Поэтому справедливая десятина должна собираться августалием с помощью его воинов со всех городов, поселений и лиц в Египте. И пусть августалий не обременяет скудость своей мысли размышлениями о неурожаях… Собранный налог августалий вручает сборщику корабельного налога…

Базилевс потерял стройность изложения. Феофил уловил уместность одобряющей реплики:

– Следовательно, Божественный, августалий обязан и поставить зерно, и взыскать налог.

– Да. Одно сочетается с другим. Иным рукам неудобно поручать это. Сборщик корабельного налога наблюдает за августалием. Каждый да следит за каждым во исправление зародыша ошибки.

– С такой ясностью, Всевидящий, не останется места для уверток августалия и лени твоих египтян.

– Так угодно богу, – согласился Юстиниан. – Наша бессонница создает счастье подданных. Изучив развращающие ошибки своих предшественников, я поклялся в духе не приучать христиан ко лжи, будто бы червь съел деревья, а поля иссохли. Империя колеблется не мятежами, а невзносом налога. Война и преследование врага не происходят без денег и не выносят промедлений. Мы не из праздных владык, тупо взирающих на сокращение границ. Мы завоевали Африку. Мы покорили вандалов, мавров, нумидийцев, бесчисленно их истребляя на войне. Мы, по доверию бога, готовы прикончить италийских готов.

На этот раз Феофил был потрясен по-настоящему. Оставшись в Палатии, как на острове, базилевс решил начать войну с готами! Не дав законнику времени, Юстиниан снова вернулся к Египту:

– В той же новелле ты изложишь о фиваидском лимитоне[53]. – Следя за рукой Феофила, Юстиниан делал перерывы, необходимые при диктовке. – Дук лимитона, имеющий власть, равную августалиевой, обязан погрузить весь фиваидский хлеб… на речные корабли не позже… девятого числа месяца августа… доставить караван в Александрию не позже десятого числа месяца… сентября, где дать хлеб августалию для… перегрузки на морские корабли… С фиваидского дука, как с августалия, неисправность будет взыскана в один солид с двух мешков, а недоимка будет истребована с него пожизненно и с его наследников! – закончил Юстиниан скороговоркой.

– Что еще? Чем занять себя? Время, время! – Юстиниан знал тайну времени. – Ты медленно. Ты не идешь. Ты сочишься, как пот на стене подземелья. Ты болезнь. Ты ленивый раб, против которого нет бича. Будь же ты проклято в твоем спотыкающемся шаге, чудовище! Терпенье, терпенье – ведь обещано ангелом Иоанну-апостолу: «Тогда не