Горькие чувства овладевали, когда какую-нибудь знаменательную дату отмечали не вместе. Там произошло в 1884 году, в первую годовщину их Коронации, состоявшейся в Москве годом раньше.

«Милая моя душка Минни! Благодарю тебя очень за твое длинное и интересное письмо, которое наконец получил вчера вечером и которого я ждал с большим нетерпением. Вчерашний день, 15 мая, счастливейший день по воспоминаниям о том, что было в Москве год тому назад, и вечное благодарение Господу, благословившего этот священный день для нас и всей России, которая с таким трогательным участием и вниманием ждала и встретила это великое событие для нас и доказала всей изумленной и нравственно испорченной Европе, что Россия самая святая, православная Россия, которой она была и при Царях московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно! Так грустно и тяжело было этот чудный, по воспоминаниям и ощущениям день провести без тебя и знать, что ты далеко от нас, конечно, только расстоянием, а не мыслями и чувствами, потому что я уверен, что ты перечувствовала все то же самое, что и я во время благодарственного молебна».

Он читал и перечитывал листки посланий он Минни, ему порой казалось, что он ей уж и не очень нужен. «Кажется, что мои письма прескучные или что ты так поглощена твоим семейством и радостью быть с твоими, что мы, бедные, оставшиеся в Гатчине, уже забыты. Я заключаю это из того, что про мои письма ты ничего не пишешь и только благодаришь за получение их… Это предпоследнее мое письмо, еще пошлю последнего фельдъегеря в среду 23 мая, а потом, Бог даст, увидимся наконец с тобою, моя милая душка Минни. Так грустно и скучно без тебя. Тебе было весело и приятно все это время, а нам скучно и неприятно. Разница большая!» (18 мая 1884 года).

Мария Федоровна знала, что Саше без нее грустно, что ему нужна ее поддержка. Но что она могла сделать? Если бы себе только принадлежала, то никогда бы со своим обожаемым супругом не разлучалась. Но ведь в мире у нее столько обязанностей, и Саша это знает. Она обязательно писала ему о своей любви, о том, что он самый дорогой и желанный. «Навеки твоя» – так непременно и завершала послания. Он знал, что это правда, но все равно хотелось то слышать снова и снова.

В мужском сердце женская нежность обязательно вызывала новый прилив подобных же чувств. «Моя милая душка, собственная моя маленькая жена!» В этих кратких словах был весь Царь Александр III: простой, немногословный, преданный и честный. Не умел витиевато на бумаге выразить то, что на душе. Такое удавалось, лишь когда вдвоем оставались…

Хотя расставались далеко не каждый год, но все разлуки казались «постылыми». Уныние овладевало, как только его Минни скрывалась из вида.

«Вот опять мы расстались и снова приходиться мне писать! Очень грустно и пусто здесь без тебя, и Гатчина совсем не то, что было; все на месте, а все-таки все как во сне, да вдобавок и погода несносная: ясно, солнце, а холод страшный и всего 7 градусов в тени, а на солнце более 11 градусов не поднимается. Наше прощание и отъезд из Москвы до сих пор не забыл, так было грустно и тяжело разъезжаться в разные стороны и на такое огромное расстояние…

Твою телеграмму из Севастополя я получил в 3 часа; воображаю, какая радость была встретиться, наконец, с Жоржи и как он был счастлив увидеть, наконец, тебя и Ксению. Так тяжело и грустно не быть с вами в эту счастливую минуту, с нетерпением жду минуты свидания с милым Жоржи, а теперь, пока вы счастливы и рады, я грущу и тоскую здесь один! Какое счастье, что Миша и Ольга со мною, а то было бы невыносимо» (24 мая 1891 года).

Через два дня отправил новое письмо, наполненное все теми же меланхолическими чувствами:

«Жду с нетерпением твоего первого письма, но не знаю, когда получу его. Скучно и пусто без тебя здесь и весь день как-то иначе, все не то – отвратительно оставаться одному и опять быть в разлуке с тобой, милая душка Минни. Комнаты Ксении тоже наводят на меня тоску, каждый день проходу по ним к Мише и Ольге и так все пусто и безмолвно. Несмотря на то что у меня теперь больше свободного времени, я не могу покончить с массой бумаг и чтения и ложусь спать почти всегда в 1/2 4, а часто с чудным восходом солнца прямо в мои комнаты».

Апрель и май каждого года навевали на Александра грустные мысли. Всегда. Столько всего высвечивалось в памяти навеки незабываемого: смерть Никса в Ницце 12 апреля, смерть и похороны Мама́, рождение и смерть их второго сыночка Александра (20 мая и 20 апреля)… Они непременно с Минни молились за упокой душ усопших, но ноша воспоминаний Царю всегда была тяжелее, когда не было рядом Минни.

«Сегодня с утра получил я твою телеграмму, и мы совершенно сошлись в мыслях: я именно еще утром думал о грустном сегодняшнем дне, который только раз был радостный и счастливый и ты именно то же самое мне пишешь. Да, эта рана, которая во всю нашу жизнь не вылечивается и с каждым годом более и более раскрывается и ноет! Да, когда подумаешь, что нашему ангелу Александру было бы теперь уже 22 года, когда подумаешь, что все три старших мальчика были бы вместе, почти одних лет, и никогда его больше не видеть с нами в сей жизни, просто душа разрывается от отчаяния и грусти! Но и за то как не благодарить Господа, что Он его младенцем взял к себе обратно, т. е. прямо в рай, где, конечно, он молится за нас и вместе с тем нашим ангелом-хранителем. Все же грустно и тяжело! Да будет воля Твоя, Господи!»

Младшие дети служили отрадой. Без них вообще не знал, как бы смог прожить хотя бы месяц без Минни. Они целый день были поблизости, нередко вторгались в самый неподходящий момент. То после доклада министра, когда Монарху надо было поставить резолюцию, что на столе у Императора, где всегда царил образцовый порядок, не осталось ни одного карандаша («Опять Мишка утащил!»). Потом выяснялось, что, несмотря на «пропасть прислуги», в Гатчинском Дворце тот умудрился исчеркать карандашами двери одной из гостиных.

То в тот момент, когда правитель обсуждал с сановниками важные государственные