— Так ты у Снопса мулов взял, — я говорю. — Верно, к вечеру их пришлет? Раз вам ехать через Моттсон, завтра пораньше захотите отправиться?

Тут он перестал так смотреть. Вид опять сделался затурканный, как всегда, и ртом опять зашлепал.

— Делаю, что могу, — он говорит. Никому на всем белом свете не досталось столько издевательств и трудностей, сколько мне.

— Снопса объехавши, человек должен веселей глядеть, — я говорю. — Что ты дал ему, Анс?

Он в сторону смотрит.

— Я ему дал в залог культиватор и сеялку.

— Да за них и сорок долларов не выложат. Далеко ли ты уедешь на сорокадолларовых?

Теперь все смотрели на него, тихо и внимательно. Джул никак не мог дойти до коня: остановился и ждал на полдороге.

— Еще кое-что дал, — сказал Анс. Он снова начал шлепать ртом и стоял так, словно ждал, что кто-то его сейчас ударит, а сам заранее решил не отвечать.

— Что еще? — Дарл спросил.

— Черт с ним, — я говорю. — Возьми моих мулов. Потом приведешь. Я как-нибудь обойдусь.

— Так вот чего ты рылся ночью у Кеша в одежке, — говорит Дарл. Говорит так, словно из газеты читает. Словно ему плевать, в чем там дело. Теперь и Джул подошел: стоит и смотрит на Анса своими мраморными глазами. — На эти деньги Кеш хотел купить у Сюратта говорящую машину, — объясняет Дарл.

Анс стоит и шлепает ртом. Джул на него сморит. Не моргнул ни разу.

— Ну, пускай еще восемь долларов, — говорит Дарл таким голосом, как будто только слушает, а самому ему наплевать. — На мулов все равно не хватит.

Анс глянул на Джула — не глянул, а глазом повел, а потом опять отвернулся.

— Видит Бог, нет на свете человека… — говорит. А они все молчат. Только смотрят на него, ждут, а он им в ноги смотрит и выше колен свой взгляд не поднимает. — И лошадь.

— Какую лошадь? — спрашивает Джул.

Анс стоит, и ничего. Черт возьми, если не можешь управиться с сыновьями, тогда гони их из дому, хоть взрослые, хоть какие. А выгнать не можешь — сам уходи. Я бы ушел, ей-богу.

— Ты что, коня моего хотел выменять? — говорит Джул.

Анс стоит, руки свесил.

— Пятнадцать лет у меня ни одного зуба во рту, — говорит. — Бог свидетель. Он знает: пятнадцать лет я не ел по-людски; Он сотворил хлеб, чтобы человек ел и поддерживал силу, а я, о семье заботясь, по крохе, по десять центов откладывал на зубы, что бы есть пищу, Богом человеку предназначенную. Я отдал эти деньги. Я думал, если я могу обойтись без еды, мои сыновья могут обойтись без катания. Видит Бог, думал.

Джул стоит, подбоченясь, и смотрит на Анса. Потом отвернулся. Он смотрит на поле, и лицо у него каменное, как будто кто-то другой говорит о чьем-то коне, а он даже не слушает. Потом он сплюнул, сказал: «Черт», повернулся, пошел к воротам, отвязал коня и повел дальше. Вскочил на ходу, так что, когда опустился в седло, они уже мчались во весь опор, словно за ними гналась полиция. Так и скрылись из виду: пятнистым тайфуном.

— Ладно, — я говорю. — Возьми моих мулов. — Но он не захотел. И остаться они не захотели, а мальчишка весь день гонял грифов на солнцепеке и почти уже рехнулся, как остальные. — Кеша хотя бы оставь, — я сказал.

Но и этого не захотели. Постелили на гроб одеяло, положили Кеша, поставили рядом его инструменты, а потом мы впрягли моих мулов и оттащили повозку на милю по дороге.

— Если отсюда будем мешать, — говорит Анс, — ты скажи нам.

— Конечно, — говорю. — Постоит здесь. Ничего с ним не будет. А теперь пошли домой ужинать.

— Благодарствую, — говорит Анс. — У нас кое-что есть в корзинке. Мы обойдемся.

— А откуда вы взяли?

— Из дому привезли.

— Там уж все задохлось, — я говорю. — Пошли хоть горячего поедим.

Но они не пошли.

— Обойдемся как-нибудь, — сказал Анс.

Тогда я пошел домой, поел, потом отнес им корзинку и снова стал уговаривать, чтобы вернулись в дом.

— Благодарствую, — он сказал. — Обойдемся как-нибудь. — И я ушел, а они сидели на корточках вокруг костерка и ждали — бог знает чего.

Пришел домой и все думаю о том, как они там сидят и как их парень умчался на коне. Больше они его не увидят. И будь я неладен, если упрекну его. Не за то, что не хотел с конем расстаться, а за то, что развязался с таким дураком, как Анс.

Так я думал тогда. Но это такая чертова порода, люди вроде Анса, что ты им почему-то начинаешь помогать, хотя знаешь, что будешь проклинать себя через минуту. И вот наутро, через час после завтрака, приезжает Юстас Грим, работник Снопса, с ним пара мулов, спрашивает Анса.

— Я думал, они с Ансом не сторговались, — я сказал.

— Ну да, — говорит Юстас. — Да спорили-то за лошадь только. Я говорю мистеру Снопсу: не уступил бы он свою упряжку за пятьдесят долларов, если бы его дядя Флем оставил тех техасских лошадок у себя, и Ансу не на что было бы…

— За лошадь? — спрашиваю. — Сынок Анса удрал вечером с этой лошадью и сейчас уж, верно, на полпути к Техасу. И Анс, значит…

— Я не знаю, кто ее привел, — говорит Юстас. — Я их не видел. С утра сегодня пошел кормить, вижу, лошадь в сарае — сказал мистеру Снопсу, а он велел отвести сюда мулов.

— Да, больше они его не увидят, это точно. На Рождество, может, получат от него открытку из Техаса. Если б не Джул, так я бы то же самое сделал; я сам у него вроде должник. Ну прямо заколдовывает этот Анс человека. Ну и фрукт, черт возьми.

ВАРДАМАН

Теперь их семь, черными кружками.

Я говорю:

— Смотри, Дарл. Видишь?

Он сморит вверх. Видим, ходят в вышине черными кружками, не шевелятся. Говорю:

— Вчера их было всего четыре.

На сарае было больше четырех.

— Если опять захочет сесть на повозку, знаешь, что я сделаю?

— Что ты сделаешь? — спрашивает Дарл.

— Не дам на нее сесть. И на Кеша сесть не дам.

Кеш хворает. Он хворает на гробе. А моя мама — рыба.

— В Моттсоне, — папа говорит, надо будет купить лекарство. Придется покупать.

— Как ты себя чувствуешь, Кеш? — спрашивает Дарл.

— Да не беспокоит нисколько, — говорит Кеш.

— Подложить под нее повыше? — спрашивает Дарл.

Кеш сломал ногу. Он два раза ломал ногу. Он лежит на гробе, у него под головой свернуто одеяло, а под коленом деревяшка.

— Эх, надо было