Шрифт:
Закладка:
Он смотрит, как одно за другим падают стропила, как прогибается и валится, разбрасывая каскады искр, крыша. Даже сюда долетают мотыльки остывших искр.
Его охватывает нетерпение, он переминается с ноги на ногу. Да, он сделал то, что должен был сделать… но что дальше? Разве не должна она появиться где-то здесь, рядом? Подойти, обнять, прикоснуться к его губам в давно обещанном поцелуе? То и дело поднимает он руку и ощупывает онемевшие губы. Сумеет ли он оценить этот поцелуй? Вернется ли волшебное чувство, когда-то навсегда переменившее его жизнь?
— Эрик?
Эрик сильно вздрогнул — на плечо легла чья-то рука. Он резко повернулся — знакомая фигура. Бледный и тощий, это же он… тот, кто открыл ему глаза, достучался до погасшего сознания. Провозвестник Истины. Губы Провозвестника шевелятся, он беспрерывно повторяет его имя, что-то торопливо говорит… но Эрик быстро теряет к нему интерес и вновь поворачивается к горящему дому.
Пришелец не оставляет его в покое, дергает за рубаху, обходит кругом и встает перед ним, мешает смотреть на пожар. Внезапно переходит на жесты: изображает кресало, вспышку огня… а это что? Вопросительно уставленный на него палец: это сделал ты?
Эрик согласно кивает — да, да. Это сделал я.
Наконец-то незваный гость оставляет его в покое. Теперь он не более чем колеблющееся в потоках раскаленного воздуха продолговатое пятно на фоне пылающего дома. Он выкрикивает чье-то имя — на этот раз не его. Кого-то другого.
Кардель накинул на голову куртку — грубая ткань все же немного остужает раскаленный воздух. Можно дышать. С трудом, но можно. Преодолевая боль от ожогов и страх неминуемой смерти, заставил себя припомнить внутреннее расположение дома. Помчался на второй этаж по чудом устоявшей лестнице и оказался на той стороне дома, которая пока еще не была охвачена пожаром. Краска уже начала пузыриться, обои свернулись и потемнели, под потолком шевелилось густое облако дыма, но открытого огня пока не было.
Теперь он точно вспомнил, куда ему надо. Пригнувшись, рванулся вперед.
Он жадно хватает воздух, но впустую — огонь, похоже, высосал из воздуха весь кислород. Задыхаясь, опустился на колени и пополз. У самого пола легче, хотя доски пола очень горячие — по-видимому, снизу они уже охвачены огнем.
Под ним всего два дюйма древесины. Ему даже показалось, что он слышит натужный скрип прогибающихся балок перекрытий. В любую секунду они могут не выдержать, и тогда он рухнет в полыхающую адским пламенем преисподнюю.
Толкнул дверь. Только бы не ошибиться.
Нет. Не ошибся. Та самая комната. Две колыбельки стоят так, как и стояли. Кардель на ощупь схватил подмышку два крошечных завернутых тельца и ринулся назад, моля Бога, чтобы обратный путь все еще оставался более или менее свободным.
В коридоре сквозь щели в разошедшихся от жара досках пола тянул раскаленный сквозняк. Он вдохнул, опустился на пол и сделал глубокий, как мог, вдох. В груди загорелось, но надежда есть: должно хватить.
Помчался к лестнице и внезапно почувствовал: что-то не так. Его ноша… чересчур легка. Он здоровой рукой ощупал головку… это, наверное, Карл. У него волосы короче, чем у сестренки. Чего-то не хватает, что-то он забыл, что-то важное… может, любимую тряпичную кошку мальчика, без которой он никак не хотел засыпать? Неужели выронил?
Кардель присел, ощупал пол и вскоре нашел — но никак не то, что ожидал. Что-то маленькое… ножка или ручка. Обугленная детская ножка. Нет, кажется, ручка.
Сознание путалось. Нет… конечно, не то и не другое… Жар сделался невыносимым, языки пламени совсем близко. Сил подняться уже не было. Он покрепче обнял сверток и мешком скатился с лестницы. Нет… опять что-то потерял. Жалобно воя, Кардель пополз назад. Вслепую что-то прилаживал, поворачивал, пытался придать детям утраченный облик. Но руки не слушались, деревянный протез никак не хотел подчиняться его воле, культя дергалась от боли. Что он ни делал, получалось только хуже.
И сообразил, что бредит, только когда заставил себя на долю секунды открыть глаза. Никакие не ручки, не ножки — на полу валялись уже истлевшие головешки.
Еще несколько секунд — и конец.
Надо уходить. Он приоткрыл одеяльце — и понял: уходить он никуда не хочет. Надо тут же покончить с этим кошмаром. Последнее усилие — и можно ни о чем и никогда больше не думать.
Попробовал заставить себя не двигаться с места. И удалось бы, если бы не загорелись волосы. Кардель начал здоровой рукой бить себя по голове, чувствуя, как лопаются на голове пузыри и по вискам течет сукровица, — и понял: желание выжить преодолеть невозможно.
Кому, как не ему, это знать.
Босые ноги в ранах и ушибах, но она боли не чувствует. Бежит — долго и отчаянно.
И только взлетев на вершину холма и увидев знакомую долину, Анна Стина остановилась и замерла от ужаса.
Красивый, ухоженный дом, дом, где она оставила своих детей, больше не существует.
На его месте… что-то непостижимое, бесформенный багровый скелет, иногда темный, иногда внезапно разгорающийся, когда ветру приходит в голову поработать кузнечными мехами и раздуть еще затаившееся в чреве пожарища пламя. Линдворм[50], впавший в дрему после сытной трапезы. Двуногий дракон начеку: время от времени вспыхивают зловещим пламенем его огненные глаза.
Тропа серебрится в свете луны. На яблони, те, что ближе к дому, наброшена алая паутина тлеющих веток.
Она очень устала, глаза застилают слезы… вся картина кажется призрачной, невозможной в реальном мире, и на секунду возникает надежда — уж не игра ли это искаженного бесконечными ударами судьбы воображения? Она вспомнила отправляющийся в плавание кораблик из древесной коры, вспомнила музыкальный, неотразимо заразительный детский смех.
— Майя?
Она повторяет их имена раз за разом.
— Майя? Карл?
Ночи нечего ей ответить.
Он ждет.
Воздух остывает. Пожар постепенно выдыхается, дом скорее тлеет, чем горит. Только иногда, как напоминание о былом величии, вырывается к небу длинный язык пламени, и тут же, обессилев, гаснет.
Через холм перевалила пожарная телега, запряженная старым жеребцом, приучившимся за годы службы не бояться огня. Несколько человек неторопливо развернули кожаные шланги, в ход пошли топоры и пилы — валят деревья, обрубают сучья, мочат в воде и неутомимо хлещут по земле, гася отлетевшие головешки, — дождя не было уже несколько дней, сухая трава может загореться как дважды два. Дом уже не спасешь, надо предотвратить лесной пожар. В воздухе по-прежнему летают невесомые бабочки пепла.
