В течение брежневской эпохи консенсус по вопросу о том, что такое атеизм, в чем он должен воплощаться и какова именно его роль в широкомасштабном проекте строительства коммунизма, начал утрачиваться. Социологические исследования показали, что, несмотря на десятилетия административных запретов и пропагандистских кампаний, религия – как в традиционных формах, так и в виде новых духовных исканий – остается фактом советской жизни. Окулов приводил статистические данные, собранные Советом по делам религий (СДР), которые показывали, что, несмотря на усиление атеистической работы в 1960‐е гг., наблюдался рост религиозности по меньшей мере в двадцати пяти – тридцати регионах страны, в том числе в Москве. «Они [церковники] не складывают своего оружия и не хотят уходить с поля боя», – предупреждал Окулов, и потому атеистам «нельзя не в коем случае впадать в состояние анабиоза»869.

К 1970‐м гг. общая картина стала еще хуже. Даже в наиболее развитых регионах страны – в том числе в Московской, Харьковской, Пензенской и Курской областях – от 40 до 50% новорожденных были крещены, хотя, как признавал Окулов, «мы не можем дать конкретных серьезных рекомендаций, которые значительно бы обогатили нашу пропаганду»870. Еще большее беспокойство вызывал тот факт, что религия, по-видимому, возрождалась – она не просто воспроизводилась в рамках религиозных объединений, но привлекала людей извне, в том числе молодежь. Некоторые из них даже пополняли ряды духовенства, а это означало, что духовенство не просто воспроизводит себя, но омолаживается. Жизнеспособность церкви означала, что «миллионы людей еще тянутся к религии. В Московской области крестят каждого второго ребенка… В некоторых областях этот процент увеличивается, нужно здесь разобраться, потому что это большая, крупная, государственная и диалектическая проблема»871. Атеистический истеблишмент был вынужден вновь искать ответ на давний вопрос о том, почему через полвека после установления советской власти «в такой культурной, политически зрелой стране» религия сохранилась и даже процветает872.

Проблему, однако, составлял не столько ответ, сколько сам вопрос. Когда специалисты по научному атеизму на основе социологических исследований получили более достоверное представление о религиозной жизни советского общества, они стали громче высказываться о том, что марксистско-ленинский материализм оказался бессилен объяснить ту реальность, с которой столкнулись на местах. Прежде всего, связь религии с экономическим развитием оказалась гораздо более сложной, чем предполагала марксистская модель. Если марксизм считал религию продуктом социальной и экономической зависимости, то теоретики научного атеизма заметили, что интерес к религии в контексте духовных потребностей часто возрастает вместе с материальным благосостоянием. Действительно, атеист из Молдавии сообщал, что самый высокий уровень религиозности наблюдается в богатых селах: «Товарищи! В чем тут дело? Мы пытались изучить экономические показатели села и пришли к выводу, что с ростом благосостояния советских людей, с высоким материальным уровнем, с улучшением условий жизни, повышается и их духовная потребность, которую мы должны удовлетворить»873. У верующих зачастую отсутствовали те черты, которые по-прежнему упоминались в атеистической пропаганде. Поскольку пропагандисты стали уделять больше внимания «духовному облику» современного советского верующего, стало ясно, что верующие далеко не обязательно принадлежат к маргинальным слоям общества – алкоголикам, тунеядцам, сектантам – но, напротив, могут быть образцовыми работниками, уважаемыми членами общества и даже членами партии874. Среди них были молодые и пожилые, мужчины и женщины, представители интеллигенции и «непросвещенных» масс, горожане из центральных регионов страны и сельские жители с отдаленных окраин.

Специалисты также выяснили, что для того, чтобы найти верующих, не обязательно снаряжать этнографические экспедиции в отдаленные деревни, поскольку религия «пряталась» на самом виду. Уполномоченный Совета по делам религий города Москвы Алексей Плеханов сообщал, что в период с 1971 по 1976 г. только в Москве было зарегистрировано больше 400 000 фактов совершения религиозных обрядов – крещений, венчаний и отпеваний875. Эти данные не учитывали тех москвичей, которые не регистрировали религиозных обрядов или регистрировали их в других регионах, чтобы избежать нежелательных проблем по месту жительства876. Статистические данные также не учитывали других участников религиозных обрядов, которые тоже подпадали под влияние религии. Плеханов указывал, что даже если в религиозной церемонии принимают участие всего четыре человека – родители ребенка и крестные родители, – это означает, что только с января по сентябрь 1976 г. в Москве в религиозных обрядах приняли участие 80 000 советских граждан. Совершение религиозных обрядов не было единственным показателем уровня религиозности в городе. В ходе проверки атеистической работы, проведенной в 1977 г. в Красногвардейском районе Москвы, в парке «Коломенское» были обнаружены «святые места» – «колодец Георгия Победоносца» и другие источники, куда верующие совершали паломничество, чтобы набрать «святой воды», обладающей, по их мнению, целебными свойствами. Местные чиновники пытались воспротивиться этому, однако паломники снова возвращались; было заметно, что за «святыми источниками» кто-то ухаживает – они были заключены в цементные трубы большого диаметра. В качестве доказательства Плеханов приложил к своему докладу фотографии, тайком снятые на этом месте877. Таким образом, к 1970‐м гг. специалисты по научному атеизму вынуждены были признать, что религия представляет собой не маргинальный пережиток прошлого на обочине современности, но скорее сложную живую часть советской жизни – даже в Москве, столице социализма.