Сейчас же она начинала вертеться. Я вынимал ногу из стремени и ждал. Когда она успокаивалась, опять вдевал ногу в стремя, она вертелась, я вынимал ногу, и так я проделывал много, много раз, пока она не поняла, что я сяду, только если она будет стоять неподвижно. Это длилось долго, но Дура меня поняла. Не нужно раздражаться, это трудно, нужно много терпения. Не нужно забывать, что вы имеете дело с лошадью, которая думает иначе, чем мы с вами. Тогда я попросил брата и друзей скакать, кричать и даже стрелять в воздух, изображать панику. Дура приучилась стоять неподвижно, пока я не спеша садился, усаживался, разбирал поводья, наклонялся к ее голове и говорил: «Ну, Дура!» И только тогда она пускалась вскачь. Дура была умной лошадью, вполне меня понимала и очень облегчила мне задачу. Она хорошо разбиралась в обстановке, знала, когда нужно удирать вовсю. Это ценное приобретенное качество Дуры позволило мне выйти из нескольких скверных положений и создало Дуре известность во всей дивизии.

Очень любопытно, что буквально все восхищались способностью Дуры стоять смирно во время паники, но никто не последовал моему примеру, даже мой брат.

— Рыцарь спокоен. Я всегда смогу сесть в седло.

— Все лошади спокойны, когда нет паники. А когда будет самая насущная нужда быстро удрать, ты увидишь, он не даст тебе сесть.

Действительно, под Харьковом произошла паника. Два бронеавтомобиля нас преследовали. Рыцарь обалдел, стал вырываться и не дал брату сесть, а Дура среди суматохи стояла как скала.

«Звездочет»

Звездочетом называют лошадь, которая, когда ее останавливают и натягивают повод, продолжает бежать, а голову закидывает вам на колени. Это очень неприятный недостаток. Существует мартингал — система ремней, не дающая лошади возможности закидывать голову. Но мартингала у меня не было, и, кроме того, он усложнил бы седловку. Я разрезал поводья и тянул их обеими руками книзу, что было ненормально. И все это потому, что Дура была звездочетом. Когда она задирала голову, было впечатление, что она считает звезды. Этот недостаток меня очень огорчал и был крайне неудобен.

В Моспине стоял я у донского казака на квартире. Он оглядел Дуру понимающим взглядом знатока:

— Добрая у тебя кобыла. Хороша.

— Да, но вот она звездочет.

— Это просто поправить. Возьми два сырых яйца. Поезжай в степь. Заставь ее пробежать, а потом останови. Когда она голову-то задерет, ударь ее с силой яйцами по лбу и оставь их течь. Потом слезь, поговори с ней, как будто она ранена, и приведи в поводу. Не счищай два дня яйца. Они ссохнутся и будут тянуть ей шерсть на лбу. Она будет думать, что у нее мозги текут, и будет нести голову вниз. Проделаешь это два раза, и она избавится от своего недостатка навсегда.

Казаки знают лошадей. Я вспомнил «Очарованного странника» Лескова, где дается приблизительно такой же рецепт с горшком теста. Я решил сейчас же попробовать.

Результат был потрясающий. Одного яйца оказалось довольно. Дура освободилась от звездочетства навсегда. Вся батарея смеялась надо мною из-за измазанного лба Дуры. Я терпеливо сносил насмешки.

Обыкновенно каждый уводил свою лошадь к себе на конюшню. Но изредка замечания генерала, князя Авалова, инспектора конной артиллерии, заставляли нас ставить лошадей на коновязь, как полагается по уставу. Два или больше железных кола втыкаются в землю, и между ними натягивают канат. К канату привязывают лошадей, и под канат кладут сено. Дневальный смотрит за порядком.

Ночью все лошади кажутся вороными и в случае тревоги легко спутать лошадь и поседлать лошадь соседа. Но мне достаточно было позвать Дуру, она поворачивала голову и легонько ржала. Как будто говорила: «Тут, вот я».

Дура была прекрасной во всех отношениях лошадью, и я ее ценил. Никогда у меня лучшей не было. Какая разница между Ванькой, Гайчулом и Дурой. Оба жеребца были в общем деревенские лошади, а Дура строевая, вероятно кубанской породы. Никогда я Дуру не бил и только раз, и то по ошибке, ее пришпорил. Она взвилась как птица, и я долго извинялся за свою ошибку. Шпоры ей были не нужны, она охотно прибавляла хода. Достаточно мне было подумать — и она исполняла желание.

Ненормальный

Для полного отдыха мы не только ставили лошадей на конюшню своего дома, но и ставили свое орудие к себе на двор. Этим мы избегали наряда часовых, но это, понятно, было против устава. По моем прибытии в батарею у Матвеева Кургана брата и меня зачислили опять в орудие, ввиду новых формирований.

Как-то капитан Мукалов, начальник нашего 4-го орудия, застал крестьянина-немца, орудующего с затвором нашего орудия.

— Что ты тут делаешь?

— Какое тебе дело до того, что я делаю?

— Пошел вон, сволочь.

— Сам сволочь.

Мукалов крикнул нам в окно:

— Выходите быстро с оружием.

Поручик Клиневский и я схватили карабины и выбежали на двор.

— Арестуйте этого человека и приведите его к командиру батареи. Полковник Шапиловский выслушал рапорт Мукалова и сказал:

— Застали на деле, что же, мы его расстреляем. Клиневский и Мамонтов с карабинами? Вот и прекрасно.

У меня подкосились ноги, и я должен был опереться о стену дома. Никогда я не расстреливал и питал к этому отвращение. Шапиловский и Мукалов вошли в дом. Мы же трое остались снаружи, бледные и молчаливые. (Я выстрелю в воздух… А если и Клиневский выстрелит в воздух?.. Господи, избавь меня от этого ужаса.)

Собралась толпа любопытных. Пожилой крестьянин, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Он у нас известен…