Птица так сильно отличается от самолета, что изучение одного из этих объектов мало что дает для понимание другого. Первые попытки человека летать заканчивались трагически как раз потому, что изобретатели прибегали к поверхностной имитации полета птиц, заменив руки крыльями. Самолет был создан только тогда, когда была отброшена идея машущих крыльев и разработан «неестественный» способ движения при помощи вращающегося пропеллера.

Этот пример (история техники может назвать множество других) полезно вспомнить, коль скоро речь зашла о сопоставлении мозга и вычислительной машины. Этому вопросу американский математик Джон фон Нейман (1903–1057) посвятил специальное исследование. И количественные оценки (мощность энергии, объем, число элементов), и качественные соображения («язык мозга не есть язык математики», – писал Нейман) – все убеждало ученого в глубоких различиях между мозгом естественным и искусственным.

Труд Неймана не единственный в этом роде. Многие творцы новых поколений ЭВМ мучительно размышляли об отличиях мышления живого и электронного. В самом деле, нейроны мозга – очень нежные и чувствительные образования, это клетки, окруженные сложно устроенной мембраной. Они находятся в среде с постоянно изменяющимся химическим составом. Нет, нейроны совсем не похожи на полупроводниковые кристаллы и соединяющие их проводники, из которых сотканы компьютеры.

А архитектурная несхожесть? Связи между нейронами обильны и распределены по объему. В ЭВМ же в силу особенностей технологии соединения между элементами в интегральных схемах немногочисленны, и в основном они распределены в плоскости кристалла-подложки.

Далее, электрические импульсы (типа «да-нет») в компьютерах в какой-то мере схожи с сигналами «все или ничего», идущими по нервным волокнам. Но если в ЭВМ действует электричество, то в мозге в передаче команд участвуют и электроны, и разнообразные химические вещества, и направленно движущиеся ионы.

Химия играет в работе мозга очень большую роль. И потому слова «может ли машина мыслить?» в какой-то мере эквивалентны выражению «может ли мыслить аптека?».

Так и получается, что мозг – одно, ЭВМ – совсем другое.

Взять хотя бы надежность. Детали ЭВМ – вкрапленные в пластинку кремния микроэлементы – кажутся очень надежными. Но исключение одного или двух из них может прервать работу всей машины. А нейроны очень ненадежны, часто выходят из строя, но отмирание даже немалого их числа не приводит к сколько-нибудь заметному изменению поведения человека, не сказывается на его работоспособности.

Машина (если не брать очень сложных программ) идет к цели прямолинейно, строго по предуготовленному ей пути. Мозг (особенно в трудных задачах) похож на гонящегося за добычей зверя: словно рыщет по следу, пробует, ошибается, тычется в препятствия и неясности… И даже ошибки (случай, неожиданный намек) могут указать ему верное направление поисков. Кто-то из маститых пошутил, что-де «мыслящим» машинам не хватает той беззаботности, даже безалаберности, которые присущи мозгу живого человека.

Оператор, работающий с ЭВМ, может, остановив машину, узнать, что она в данный момент «думает» и «знает». Мысль машины (пока!) в человеческих руках. Но управлять в полной мере ни своей собственной, ни чужой психикой человек не в состоянии.

Стоит также отметить и то, что нейронные сети мозга, словно бы в пику вычислительным машинам, вообще не заняты никакими вычислениями. Вот, допустим, вратарь безошибочно ловит мяч, летящий в сетку ворот. С математической точки зрения, чтобы угадать место и момент падения мяча, необходимо решить некоторое дифференциальное – высшая математика! – уравнение. Но разве можно себе представить, что это уравнение «записано» в голове у вратаря и он решает его в считанные доли секунды?

Перечисление различий мозга и ЭВМ можно было бы продолжить. Они напрашиваются сами собой, когда ближе познакомишься с устройством мозга, этим сложнейшим электрохимическим производством, целым комбинатом цехов и лабораторий, создание которых природе удалось блестяще: ни клубов ядовитого дыма, ни загрязняющих среду вредных отходов тут нет.

И вот рядом с этим верхом совершенства, творением, повторить которое человеку никак не удается, мы видим нечто совсем другое – словно бы игрушку из гигантского детского набора, тьму простых деталей, соединенных по нехитрому, заранее заданному плану.