— Ай, генацвале, что так сидишь, зачэм опять грустный, а? — В нечистый храм, хлопнув дверью, вошёл отец Григорий. — Вот, на, ищё вино есть, выпьем и пайдём!

— Куда?

— На улицу пайдём, — радостно продолжал грузинский батюшка, и глаза его горели подозрительно нездоровым блеском. — Народ тебя ждёт, да! Ты такой, всэм нужный, всэ хотят, вах! Нехарашо отказывать, когда так просят, э…

— А чего хотят-то? — Принимая и ставя на алтарь прохладный кувшин багряного вина, пахнущего земляникой и осенними листьями, я поймал себя на мысли о том, что уже и с отцом Григорием общаюсь примерно так же, как с разговорчивой плитой Люцифера.

Но это мурло грузинское быстро сунуло мне вино обратно, помогло встать и, заботливо приобнимая за плечи, повело к выходу. Ноги сгибались в смешные кренделя, однако ж я послушно шёл, потому как мне ведь тоже интересно — кто там собрался и чего хочет? Прохор бы своей рукой прибил меня за такую беспечность, но где он сейчас? Нет его. Ау-у! Хи-хи, я готов, кто бы подумал…

Мы вышли на порог, и душный воздух, по-любому хоть как-то освежающий, ударив мне в лицо, сбросил последние остатки пьяного хихиканья на дно желудка. То есть протрезвел я в считаные доли секунды…

— Живой! Теплокровный! Жрать его!!!

Отец Григорий успокаивающе похлопал меня по плечу и встал перед скандирующей толпой ведьм, чертей, бесов, вурдалаков, колдунов, упырей и прочих законопослушных граждан Оборотного города. Надо же, сколько их тут набежало-о, ой?! И ведь всё больше незнакомые рожи, и опереться-то не на кого…

— Люди! Мэня слушаем, да! Иловайский сюда с миром пришёл, сам пришёл, как гость пришёл. Гостя рэзать нельзя, грех, э? Всё равно на всэх нэ хватит, один кушает, другой обижается, нехарашо…

— Дык… хоть по чайной ложечке, — выкрикнул кто-то. — Причаститься бы! Веры неправедной ради!

— Вера — это святое, — торжественно подтвердил горбоносый настоятель чёрного храма. — Кунака неволить нэ буду, а папрасить — папрашу. Сам захочет, сам всэх причастит, ибо сказано: «Бэрите, едите, сие эсть тело маё…» Ну это нэ им, канэчно, сказано и нэ про то, но… папробуем, да?

Я только-только собирался выплеснуть в лицо этом гаду, что своим телом никого причащать не намерен, а уж всю эту свору тем более, как неожиданно поймал себя на том, что острие дагестанского кинжала недвусмысленным образом упирается мне в бок.

Щедрая улыбка отца Григория светилась лишь самой неувядаемой и нежнейшей заботой о своей пастве. Ничего личного. Всё в рамках вероисповедания. У нас вином и хлебом причащаются, у них кровью и мясом. Человечьими. А в данном случае конкретно моим!

— Слушай, бичо, нэудобно, да? Люди ждут, на тебя смотрят, у них праздник будет, зачэм портить?! Смирно стой, кинжал острый, ничего нэ пачувствуешь. Слово тебе даю, как джигит джигиту, больно нэ будет, э?!

— Спа-а-сибо, — хрипло выдавил я и, вспомнив прошлые финты, уточнил: — А меня на всех хватит?

— Уж как-нибудь… — благоговейно облизнулась толпа в едином духовном порыве.

— А… подраться? — чуть менее уверенно предложил я.

— Отчего ж нет, оно уже традиция, — с уважением выдохнули первые ряды. — Вот причастимся и начнём друг дружке хари драить! В память о покойном хорунжем… Мы ж тоже не без совести!

Не буду врать, что меня это сильно ободрило или порадовало. Но свежие мысли в голову не приходили, возможности отбиться не было, и, как ни хотелось жить, да, видно…

Минуточку… Именно видно! Я же вижу его! Слева, не выделяясь из толпы, чуть в сторонке ото всех стоял могучий седой вампир благородной внешности, в иноземном костюме, с клыками до подбородка. Он был одет в мундир прусской пехоты, во рту держал изогнутую английскую трубку, а сам разглядывал меня с неприязненным интересом. Так вот ты какой, барин Соболев! Пришёл под личиной полюбоваться на смерть реального казака (который не мертвяк), чтоб потом ещё и Катю из дворца взашей прогнать! Вот только хрен огородный тебе липовым мёдом не намазан?! Жаль не учёл, умник, что я сквозь любые личины вижу…

— А последнее желание? — уже чувствуя, как кинжал практически взрезает синюю ткань уставного мундира, взмолился я.

Отец Григорий вопросительно глянул на прихожан.

— Только одно, — припомнил кто-то. — И чтоб без всяких там подковырок. А то знаем мы тя…

— Как можно, — согласился я. — Да и желание у меня простое. Могу просить честной народ, чтоб не ножом меня зарезали, а зубами загрызли?

— Иловайский, батоно, ты нэ того, э? — даже опешил грузинский батюшка. — Зачэм тебе такое надо? Эта больно! Я тебе обещал, я тебя харашо заражу. Почему не давэряешь, зачэм абижаешь, э?

— Ничего не знаю! Волею моей последней прошу честной народ, пусть мне вон тот вон вампир немецкий при всех горло перегрызёт!

— А чё? — после секундного размышления дружно закивала нечисть. — Оно и вправду так зрелищнее будет. Хороший он человек, энтот хорунжий, завсегда о простых людях думает…

Лысый мужчина с надёжной личиной, изображавшей вампира, не сразу сообразил, почему на него все так уставились.

— Давай, давай, зубастый! Рви горло казачье! Терпежу более нет, не тяни только-о! — посыпались ободряющие выкрики.

Научный руководитель Катеньки побледнел сквозь личину и, как перепуганный зверёк, попробовал метнуться в сторону, но не сумел. Воодушевлённая толпа в предвкушении моей крови полукругом пошла на него, оттесняя к ступеням храма. Разумеется, его все считали вампиром и ничего плохого в мыслях не держали, но Соболев-то этого не знал. Мышь кабинетная, чтоб его…

— Уберите руки! Не трогайте меня! Вы не посмеете-э!

Нечисть изумлённо замерла. Лжевампир выхватил из-за пазухи заграничного камзола уже знакомый мне баллончик с дурно пахнущим газом и, выставив перед собой, позорно заверещал:

— Прочь! Прочь, кому говорят?! Я полномочный представитель научного центра по изучению альтернативно-фольклорных форм жизни! Меня трогать нельзя, нельзя-а, нельзя-а-а…

— Вах, зачэм кричишь, как баба?! — Возмущённый до глубины души отец Григорий спрыгнул вниз и встал перед учёным, пытаясь встряхнуть его за шиворот. — Тебя мой кунак прасил, как джигита прасил — укуси его, э! Иди кусай, весь народ ждёт, да?!

— Не смейте меня…

— Ва-ах… — До батюшки наконец дошло, что, пытаясь удержать высоченного вампира, он ловит руками пустоту. — Ты нэ… наш! Шпион! Абманщик! Нэ из нашего аула, ваабще, да!

В порыве безумной храбрости Соболев прыснул чем-то в перекошенное от гнева лицо отца Григория, резко оттолкнул священника и бросился бежать. Нечисть сорвалась в погоню не сразу, а как сообразила… но сообразила быстро.

— Хватай! Вяжи злодея! Немец шпиёнский нашего безвинного батюшку загуби-и-ил!!!

Обо мне все успешно забыли, и слава тебе господи!

Минутой позже