Шрифт:
Закладка:
То есть вы сделали то же, что и отец Роальда Даля, — уехали за образованием в Англию, потому что там оно самое хорошее.
Ну я не знаю, действительно ли оно там самое хорошее. Но само пребывание в Лондоне — это бесценный опыт для самообразования. Осло, конечно, город, но очень маленький и закрытый город, а здесь гораздо больший и гораздо более сложный. Поэтому пребывание в Лондоне страшно важно для любого норвежца независимо от того, чем человек занят, изучает ли он экономику или литературу. Живя в Лондоне, он как бы открывает дверь в большой мир, сталкивается с гораздо более изощренным человеческим опытом. Норвежскому менталитету свойственна большая степень закрытости, и для меня увидеть такое разнообразие взглядов на миц такой спектр взаимно пересекающихся точек зрения на него стало открытием и в смысле собственной открытости, это очень важный опыт. И все это имеет непосредственное отношение к писательству, к драматургии романа. В романе очень важно, чей угол зрения будет главенствующим, от чьего имени будет вестись рассказ. Для меня это не изысканная литературоведческая постановка вопроса, а морально-этическая. Тот, кто получает слово, получает власть. Мы живем некоторым образом в мире победителей. И общая тенденция такова, что обычно слово получают сильные, победители, и они стремятся простроить мир для нас, прочертить его так и так. И для меня важно петь в диссонанс с этим огромным хором, предоставить слово непобедителям, людям с теневой стороны улицы. Я думаю об этом и в связи с последними войнами современности. Я думаю о том, что ни во время вьетнамской войны, ни в Афганистане, ни в Ираке вторая сторона не получила права голоса, он не был услышан. А мне кажется, задача литературы именно в том, чтобы предоставлять слово тем, кому его обычно не дают, чтобы формулировать ту позицию, которая не бывает известна.
Скажите, Николай, а вы много путешествовали помимо той поездки в Лондон?
Мы живем в эпоху, где мир стал меньше, люди много путешествуют, много перемещаются. И я тоже много езжу, но в основном по Европе, за пределами европейской части мира я мало что видел. Но мир многогранен, и жизнь в Лондоне привила мне вкус к тому, что мир состоит из очень разных частей, и желание их испробовать.
Вопрос этот возникает сам собою, его можно было бы поставить иначе, но все-таки насколько автобиографичен ваш роман «Другие места»?
Этот роман не автобиография, но в нем есть элементы автобиографии. Он некоторым образом предваряет следующий роман, «Теория и практика», который является автобиографическим проектом в гораздо более чистом виде. Эти две книги тесно связаны друг с другом в том смысле, что они очень, так сказать, «семейные». Они охватывают очень узкий, очень близкий ко мне круг проблем. Все три романа: «Теория и практика», «Другие места» и «Самое малое» отличаются тем, что перспектива в них очень сужена, все это строится вокруг моих очень личных переживаний, из которых я вынимаю какие-то камешки, какие-то переставляю. Это был такой период моей писательской истории, когда я интересовался тем, что совсем рядом со мной, семейными проблемами. Наверно, это отчасти связано с тем, что в этот момент я второй раз женился, родились двое малышей и мне важно было погрузиться в это. Но сейчас, мне кажется, я снова отхожу на те же примерно позиции, где писался «Каталог Латура». Я пишу новый исторический роман. Я не из тех писателей, которые делают по несколько подходов к одному роману. Я люблю с каждым новым романом перемещаться в новое место, в новые условия. Но это было захватывающее путешествие.
Как вам кажется, что писать легче: исторические или современные романы?
Я вообще не думаю, что писать легко. Наоборот, я считаю, что писать книги должно быть трудно. Писать очень трудно, по крайней мере мне. Системы планирования исторического и современного романа очень разные, а сам процесс писания одинаковый. Пишу я быстро, много, но этому всегда предшествует стадия, когда я собираю материал и все остальное, это такой безмерный разбухающий шар И я делаю заметки и даже составляю карту возможных линий сюжетного развития. На следующем этапе это надо ужать до размеров сюжета и постараться сделать его как можно лучше, как можно более прописанным и драматургически выверенным. И я часто думаю, что это ужасно неэффективный способ писать. Но я не могу иначе. Я начинаю очень широко, на высокой степени открытости, а дальше ужимаю, чтобы сконцентрировать историю, сделать ее эффективно действующей именно как историю.
Иногда кажется, что ваши романы очень интернациональны, что в них мало норвежского.
«Каталог Латура» интернационален в том смысле, что в центре этого романа известная западная, так сказать, икона. Потому что маркиз де Сад, конечно же, икона для западной культуры, как и Сведенборг, и в этом смысле эти романы интернациональны. И это одна сторона моего творчества — изучение известных исторических персонажей. Но у меня есть и другие книги, другая, норвежская, сторона. «Теория и практика», «Другие места», «Самое малое» — это чисто норвежские книги, протекающие в узких околосемейных границах. И мне было интересно исследовать в них эту норвежскость и встраивать в эти обстоятельства героев моего излюбленного типа. Но теперь я вернулся немного назад и сейчас пишу роман из американской истории. Я пишу о писателе Эдгаре А. По, о его окружении и его предателе-редакторе, и эти отношения немного похожи на отношения Сада и его слуги, то есть я сделал виток в ту же сторону, к роману того же типа.
Вот эти пограничные явления, учитывая особенности личности По, его страсть к визионерству и даже наркомании… Он вас этим привлекает?
Ну да, это, конечно же, тот же самый тип человек. По безусловно был алкоголиком, одержимым, бешеным человеком с очень темным, мрачным сознанием, который прожил потрясающе несчастливую жизнь и писал потрясающие книги. Но меня привлекла конкретная история, которую я положил в основу своего романа и которую, мне кажется, никто до меня не использовал еще. Хотя верно, конечно, что По
