— Я снимаю с себя должность заместителя Дикисяна.

— Нет. — Такому ответу не перечат, любое сомнение станет признаком вражды. — Злость — лучше, чем отчаяние.

Эти слова удивили Настю точным попаданием в ее изменившееся самочувствие, ведь и правда, злость брала верх, причем всеобъемлющая и необъятная, непростое обуздание которой помогало отвлечься от чувства вины за трагедию.

— Вы, Анастасия, будете делать ту работу, на которую согласились. Дикисян выбрал вас именно для такого случая. Ошибся он или нет — решать вам. Но если я приму вашу отставку, то лишь тогда, когда сочту нужным.

Процессы были столь быстрыми и самодостаточными, что она не успела и заметить смену внимания с себя на поникшего все это время Петю.

— Петр. — Тот не выходил на зрительный контакт, но и не был лишен признаков жизни. Небрежность его попыток хоть как-то проявить тягу к жизни резко прервалась громким повторением: — Петр! — Наконец он среагировал, искреннее желая услышать заслуженное наказание за собственную некомпетентность. — Вы будете помещены в изолятор. Официальная причина состоит в повторном допросе. Вряд ли кто-то узнает о вашем нахождении на Монолите, но взрыв привлек внимание всего города. На Аврору отправить я вас не могу. Расследование трагедии будет тщательным. Я не верю вам, не верю в вашу работу. Но Дикисян верил.

Игорь Козырев смотрел на него глазами осведомленного более, нежели сам Петя о самом себе. Шахматная партия, где пока ясен лишь один из двух игроков, без намека на истинную причину самой игры.

— Оскар проводит тебя и проследит за обеспечением всего необходимого.

Слова эти были произнесены при серьезном взгляде на стоявшего у входа Оскара. Краткий кивок в знак согласия привлек нежеланное Оскаром в этот момент внимание Козырева, и лишь произнесенное вслух сухое «Приказ принят к исполнению» возымело удовлетворительную реакцию.

— В Монолите введено временное чрезвычайное положение. Все силы будут направленны на дополнительную проверку теплосетей, чья надежность стоит под вопросом из-за случившейся детонации. Людям нужна информация — они ее получат.

— Сэр, — Настя проявила яркую неоднозначность к услышанному, — нам с Бэккером есть…

— А, точно, Бэккер.

Козырев наконец-то обратил внимание на того, кто сидел все это время в тени, прячась на виду, лишь изредка поглядывая то на одного, то на другого. Услышав свое имя от Насти, он хотел было уже ее прервать чуть ли не звериным рыком, но, встретив внимание Козырева, стал единственным, кто поднялся перед ним в полный рост. Никакого страха, уважения или же интереса — только желание вытерпеть минуту-другую и просто, словно одолжение, согласиться со всем. Но Козырева, пусть он и скрывал, такой расклад даже обрадовал.

— Я был против. Интерес к Целестин может содержать лишь стратегический потенциал. Дефицита ресурсов нет ни на Опусе, ни на Коме. В ином случае есть еще четыре планеты. Но ранее на Целестин полетов не было, как и зафиксированных аномалий. Изучение небольшого спутника не может быть приоритетнее аналогичного отношения к оставшимся восьмидесяти процентам Комы. Но от меня требовали исполнения. К тому же, подумал я, разве, возжелай Опус занять Целестин, будут они предупреждать? Будут отправлять одного высокопоставленного человека? Неужели все в рамках археологического любопытства? Или суть в провокации ради понимания реакции на столь неоднозначное действие в адрес Монолита?

Пауза была неспроста, Козырев давил своей силой на Бэккера, вынудив того отнестись к его словам серьезно.

— Когда случился подрыв, со мной вышли на контакт по личной линии связи. Началось все с ожидаемой заботы о твоем здоровье. Закончилось простым, но очень отличительным вопросом: не позоришь ли ты свою мать?

В мгновение лицо Бэккера покрылось неожиданным для всех окружающих холодным ужасом. От раннего самонадеянного упрямца не осталось и следа, лишь столкнувшийся с кошмаром беззащитный ребенок. А вот Козырев почти рычал:

— Какое же разочарование! Оскорбление! Ни профильного образования, ни навыков, ни знаний в области археологии, истории, инженерии, генетики, астрономии! Я даже не говорю об управленческих навыках, которых просто нет! Разбалованный мальчишка, которого родители пристроили к вымышленному проекту ради одного — дать должность и зарплату тому, кто никогда и нигде не работал! Да, Анастасия, Бэккер — сын одной из старейших семей Опуса. Всю жизнь упакован, катается как хлеб в масле! Ваша работа для него — лишь развлечение. Этакий отчет перед уставшими от бесполезного отпрыска родителями. Разбаловали своего ребенка настолько, что все вокруг стало ему лишь игрушкой. Но этому пришел конец. Твоя мать ждет от тебя звонка. Потом, что мне очень приятно сейчас сказать, ты вернешься на Опус.

11

Стремление к большему и бескомпромиссность перед трудностями должны были помочь ему стать другим человеком. Но каким, задается он вопросом на пути к той самой комнате, возвращение куда совершенно не входило в его планы. Столько событий за короткий промежуток не смогли его измотать — как раз наоборот, человек этот отлично умеет адаптироваться в процессе, так сказать, на пике безысходности. К сожалению, каким бы сильным или целеустремленным ни был Бэккер, в жизни его имелось заложенное в самой генетике нечто большее, чем страх.

С момента приказа Томасу проводить его сюда Бэккер ни на кого не смотрел и ничего не сказал. Со стороны он выглядел смиренным мальчишкой, вынужденным идти на выговор к родной матери, издалека зная, каким будет этот разговор. От надменного упрямца не осталось и следа — лишь жалостливое и безвольное существо.

Уже перед дверьми Бэккер впервые произнес:

— Я буду здесь.

— Что ты сказал? — Томас не хотел с ним говорить и уж тем более удовлетворять его желания. — До нового приказа Козырева я с тобой, а тебе быть у себя. Радуйся, что с Петей в камеру не упрятали!

— Коридор просматривается, идти некуда. Наблюдай из-за угла. Меня ждет разговор с членом совета Опуса. Твоего статуса недостаточно слышать его.

Упорство Томаса вынудило его разыграть эту карту. Когда же Томас отошел до края коридора, где еще утром Бэккер с Настей встретили пару охранников, то звонок матери через присланную ссылку на напульсник был произведен незамедлительно. Надев маленькие наушники, которые крепились у напульсника, Бэккер сполз на пол, упершись спиной в двери его комнаты. На экране напульсника появилось лицо взрослой женщины.

— Выглядишь ужасно. Еще и волосы состриг. Для матери мог бы и привести себя в порядок. Хотя кому я говорю, ты же у нас самый умный. Думать можешь только о себе.

Циничная претензия соскочила в его адрес легко и быстро, став странным доказательством хоть какого-то