Хорошо известно, что в простом предложении латинского языка глагол находится на последнем месте: pater filium amat ʽотец любит сынаʼ. В романских языках сказуемое (глагол) переместилось на второе место в предложении. Существует объяснение этого явления. В связи с распадом глагольной флексии личные местоимения в романских языках становятся постоянными спутниками глагольных форм. По этой причине глагол передвигался с последнего места на второе в предложении. Будагов пытается подвести под это явление социальный фон.

«Старофранцузские тексты, как и средневековые тексты на других европейских языках, обычно произносились, читались, иногда распевались и лишь позднее записывались. При „рассказывании“ текста, когда текст произносился в расчете на слушателей, было вовсе не обязательно каждый раз повторять имена действующих лиц. Рассказчик, однажды назвав по имени своих героев, затем на протяжении сравнительно длительного повествования мог сообщать своим слушателям о том, что сделал он и как поступила она. Личные местоимения и начали перетягивать глаголы… Так общественный фактор в широком смысле (традиция произносить или записывать тексты по-разному в разные исторические эпохи) оказал воздействие на важный процесс в исторической грамматике французского языка – на порядок слов в предложении, в частности на место глагола в структуре простого предложения» (с. 147).

Вряд ли необходимо доказывать неубедительность приведенного примера. Сомнительно, что такие эпизодические случаи устного воспроизведения старофранцузских текстов могли бы повлиять на изменение позиции глагола в языке в целом.

Допустим, что внешние и внутренние факторы в данном случае совпали. Но ведь устранение конечной позиции глагола и превращение новой позиции глагола стало социальным фактом. Для чего же здесь понадобилось привлечение другого социального фактора. Что здесь проясняет одновременное привлечение двух социальных фактов?

Прилагательное во французском языке может быть и в препозиции и в постпозиции. Препозиция и постпозиция прилагательного обычно передают тонкие семантические оттенки.

В постпозиции прилагательное обычно сохраняет свое буквальное значение, а в препозиции – фигуральное. Но в научном стиле имена прилагательные обычно выступают в непереносном значении, ср., например, lа physique nucléaire ʽядерная физикаʼ. Рост удельного веса научной литературы в современном мире является фактором глубоко социальным, этот фактор оказывает свое определенное воздействие и на некоторые грамматические особенности языка (см. с. 152).

Таким образом, Будагов приходит к тому, с чем он фактически борется. Социально обусловленным здесь является внешний фактор, т.е. повышение удельного веса научной литературы, а постпозиция прилагательного здесь уже оказывается как следствие действия определенных внешних факторов.

Р.А. Будагов еще раз пытается особо подчеркнуть, что социальные факторы языка не противостоят факторам имманентным, как обычно считают, а взаимодействуют. Социальная природа языка обусловлена прежде всего самим языком, его функционированием в обществе и его историческим развитием (см. с. 163).

Для чего, спрашивается, понадобилось Будагову доказательство такого тесного взаимодействия внешних и внутренних факторов? Некоторые места из его статьи дают более или менее ясный ответ на этот вопрос.

Будагов стремится доказать, что вся природа языка социально детерминирована и что внешние и внутренние факторы тесно между собой взаимодействуют, но из приведенных им примеров можно сделать вывод, что именно внешние импульсы определяют внутренние. Глагол в романских языках изменил позицию в предложении, потому что старофранцузские тексты первоначально произносились, а не записывались. Движение синтаксиса от сочинительных к сочинительно-подчинительным и подчинительным конструкциям стимулируется развитием литературы, языковые стили также в значительной степени зависят от внешних факторов.

«Весь язык, – неоднократно подчеркивает Р.А. Будагов, – связан с действительностью» (с. 155),

т.е. опять-таки с тем, что лежит вне его.

Социальное – это внешнее. Все внутреннее потому и социально, что оно обусловлено внешним. Только по этой причине оно всегда и взаимодействует с внешним. Такой вывод можно сделать из высказываний Р.А. Будагова. В данном случае Р.А. Будагов, подобно Т.А. Дегтяревой, пытается обосновать обусловленность внутренних языковых факторов внешними факторами.

Иногда дается несколько иная характеристика сущности экстралингвистических факторов:

«Итак, мы видим, – замечает Т.А. Дегтярева, – что все законы языкового развития, в каких бы ярусах языка они ни проходили, то ли в области семантики словарных единиц, то ли в звуковом строе или грамматике, они обусловлены прежде всего экстралингвистическими факторами, т.е. факторами зависимыми от потребностей общества и от конкретных условий существования этого общества»[41].

Из этой формулировки опять-таки вытекает, что все в языке определяется экстралингвистическими факторами и потребностями общества, которое также целиком и полностью относится к экстралингвистическим факторам.

В этом смысле очень близко к Р.А. Будагову примыкает Ю.Д. Дешериев.

«Все явления, – пишет он, – относящиеся к социальным факторам языка, образуют первую линию, которую можно было бы назвать функциональной, или линией развития функциональной структуры языка, общественных функций языка. Все явления, относящиеся к внутренней структуре языка, образуют вторую линию, которую можно было бы назвать внутриструктурной линией, или линией развития внутренней структуры языка. Эти две линии развития языка с самого начала взаимосвязаны, органически взаимопроникают и переплетаются»[42].

Раздельное рассмотрение внешних и внутренних факторов развития языка Ю.Д. Дешериев также считает методологически недопустимым.

«Изолировать социальное от внутреннеструктурного невозможно, напрасно стараются разъединить их искусственно».

И еще:

«Функциональная линия развития языка является определяющей по отношению к внутренней структуре языка»[43].

Того же мнения придерживается Будагов:

«Общественная природа языка определяет не только условия его бытования, но и все его функции, особенности его лексики и фразеологии, грамматики и стилистики»[44].

«Первоначальной основой, – заявляет далее Ю.Д. Дешериев, движущей силой для языковой структуры служило социальное. Структура языка – порождение социального, продукт общества, речевой практики, результат использования органов звукопроизводства в социальных целях, в коммуникативной функции»[45].

В этих утверждениях Ю.Д. Дешериев ничем не отличается от Ф.П. Филина, Т.А. Дегтяревой, Р.А. Будагова. Вместе с тем в его высказываниях имеются положения, довольно резко отличающие их от взглядов Ф.П. Филина, Р.А. Будагова и др. Дешериев, очевидно под влиянием критики работ Марра, признает, что не все в языке является социально обусловленным и тем самым впадает в противоречие с самим собой.

«Во взаимосвязях между различными социализованными отношениями необходимо различать:

а) социально обусловленные изменения в социализованных отношениях, являющихся результатом социального давления или воздействия социального фактора…

б) структурно обусловленные изменения в социализованных отношениях (лягу – лежу, берегу – бережешь – чередование г/ж структурно обусловлено в социализованных отношениях» (см. там же, с. 122).

«Данные языков мира показывают, что нет