– Нет больше той любви, ежели кто положит душу свою за други своя, – произнес у гроба Степановны отец Димитрий, – не сомневайтесь даже, что душа сия сейчас у Бога.

Хоронили Степановну всей деревней, из города и соседних деревень приехало много народу. Достойным человеком была эта тихая, работящая, деревенская старушка и достойно окончила она свой земной путь, уйдя в Небесное Отечество. Земляной холмик покрыл ковёр цветов, которые так любила Степановна при жизни, называя их вестниками рая.

Прошёл год…

На месте пепелища кипела работа. Среди стоек кирпича и груды досок сновали мужчины. Ловко клали кладку, почти уже подняты были стены нового храма. Ждали из города купол. В стороне, одетый в рабочую грязную одежду, стоял мужчина, отошедший отдохнуть.

Он стоял на обрыве, который начинался сразу за храмом и смотрел вдаль. Внизу журчала речка Вертушка, неся свои воды в неведомые края. Волосы мужчины были с проседью, возле глаз залегли глубокие морщины. Видно было, что в последнее время прошёл он большой путь скорби. Он полностью ушёл в свои мысли. И не речка вовсе текла сейчас перед его взором, а совсем другая картина: видел он себя маленьким мальчиком Павликом, который пришёл сегодня на первую исповедь, он очень волнуется, ему немного страшно, ведь сейчас нужно будет признаться батюшке в том, что на днях он грубо ответил отцу, а ещё не помог матери принести сена для коровы Зорьки, а ещё выдернул перо из хвоста соседского петуха, чтобы сделать себе убор, как у настоящего индейца, а ещё лазал за малиной в сад деда Ивана. А ещё стыднее было Павлику от того, что за его спиной стояла сейчас мама, и он чувствовал на себе её внимательный взгляд. Но вот он исповедовался, и как же невероятно легко в этот момент сделалось в его детском сердечке!

– Бог меня любит, – думал Павлик, – И Он простил меня за все мои проказы. Никогда больше не огорчу маму!

Никогда не огорчу… Но огорчил. Столько лет не приезжал к ней, когда она ждала его в своей тихой старой избе, в которой прошло его детство. Слёзы стекали по смуглым щекам мужчины. Где та лёгкость, та отрада, что бывала в детстве после исповеди? Как почувствовать её снова? С юности уже не заходил он в храм, лишь изредка забегая, чтобы поставить свечу.

После смерти матери, Павел снял все свои немалые накопления, и, взяв административный отпуск, приехал снова в родную деревню. Здесь он передал деньги отцу Димитрию и сказал, что хочет пожертвовать их на постройку нового храма. Начав работы, он снова уехал на север, и вот сейчас приехал на весь длинный, северный отпуск сюда, лично участвовать в стройке.

На плечо мужчины опустилась рука, оглянувшись, он увидел отца Димитрия, тот молчал, и вдруг, неожиданно для самого себя, Павел сдавленным голосом, произнёс:

– Батюшка, исповедуйте меня! Только я с детства не исповедовался, я всё забыл, как надо.

– Я подскажу, – ответил батюшка.

Под сенью яблонь, бывших когда-то родительским садом, среди кустов смородины, возле пепелища родного дома, рыдал на коленях перед священником седовласый мужчина. Услышала Богородица материнскую молитву, заблудший сын вернулся под сень Церкви к Небесному Отцу.

Ещё через год был открыт новый, большой, каменный храм в честь Казанской иконы Божьей Матери. Над входом помещена была та самая икона, вышитая руками Степановны, лишь обугленный уголочек оклада, такой же точно, как обугленный теперь кусочек сердца заблудшего сына старушки, напоминал о той трагедии, что произошла здесь позапрошлым летом. Правый придел храма был освящён во имя святой блаженной Ксении Петербургской, в память о подвиге и силе веры маленькой деревенской старушки, которую все звали просто по отчеству, Степановной. И лишь сегодня жители деревни Васильково вспомнили, а кто-то и впервые только, узнал, что носила она прекрасное русское имя – Ксения.

Шёл чин освящения. У многих на глазах были слёзы. Солнечные брызги летели вовсе стороны и ребятишки весело смеялись, когда капли святой воды попадали на их румяные щёчки. Вдруг одна девочка, которая стояла, словно прислушиваясь к чему-то, воскликнула:

– Тихо! Вы слышите, как поют Ангелы? – и маленькой ручкой она показала на яблоню, что росла между бывшим домом Степановны и двором храма, – вот, вот же они! На яблоне сидят и поют!

Люди замолчали и посмотрели в ту сторону, куда показывала девочка, чистому детскому взору которой, открылась небесная тайна.

– Ангелы вернулись в храм, – тихо сказал отец Димитрий, – Жизнь продолжается, милые мои.

По вере вашей да будет вам

Вечер был поистине прекрасен. Крупные хлопья снега медленно кружили в воздухе и плавно опускались на деревья, прохожих, скамейки и дома, отчего всё казалось каким-то игрушечным и славным, как в детстве, так, что даже взрослые становились в эти дни снова детьми, а город был похож на огромную наряженную новогоднюю ёлку, на ветвях которой живут волшебные герои, под пышными слоями белой, воздушной ваты.

Вдоль проспектов царило оживление, светились яркие неоновые вывески магазинов и кафе, зазывающие на праздничные распродажи и скидки. Разноцветные гирлянды украшали фасады зданий и мерцали в окнах квартир. Люди готовились к встрече Нового года. Бойкие торговцы ёлок предлагали колючих красавиц любой высоты и степени пушистости. В воздухе витал аромат хвои, тягучей ёлочной смолы, мандаринов, снега, и пирогов из ближайшей пекарни. Поистине прекрасный вечер.

Девочка в голубой шапочке с большим помпоном шла по тротуару, то и дело останавливаясь у витрин, и рассматривая широко распахнутыми, удивлёнными глазами всё то великолепие, что находилось за стеклом. И было на что посмотреть: нарядные платья, шляпки и карнавальные маски, груды леденцов, конфет и прочих сладостей, куклы в колясках и куклы в домиках! А ещё великое множество чудесных ёлочных украшений, эх, как бы хотела девочка вон ту прозрачную, хрустальную сосульку, что переливается всеми цветами радуги на высоченной ёлке, что возвышается в фойе торгового центра, вся в огнях и снежинках. Но у девочки не было денег ни на сосульку, ни на что-либо другое. В последнее время бюджет их, и без того небогатой семьи, практически полностью уходил на обследование и лечение мамы.

Осенью у мамы Машеньки врачи нашли какую-то серьёзную болезнь, мама не говорила какую, но Маша однажды услышала, проснувшись ночью, как горько мама плакала, притворив дверь на кухню, чтобы не разбудить дочку и мужа. Сердце Машеньки сжалось в комочек, подобно маленькой птичке, попавшей в силки охотника, и забилось часто-часто от неведомого ей до этого дня страха. Никогда ещё Машеньке не приходилось испытывать такого чувства, в их семье редко случались ссоры, да и те были незначительные, скорее просто короткие размолвки, и потому девочка не знала, что такое боль и ужас. Сейчас же липкий, противный страх опутал своими щупальцами крохотное сердечко, не давая выдохнуть. Маша забралась с головой под одеяло, не в силах пойти к маме, и спросить что случилось. А мама всё плакала…

Утром мама выглядела немного бледной и под глазами у неё запали тёмные глубокие тени, но она всё же она была неизменно ласковой с дочкой, заплела ей косы, напоила чаем с бутербродом и проводила в школу, сказав, что сейчас тоже отправится на работу. Однако, на работу мама, как оказалось, не пошла, а отправилась в больницу. Об этом Машенька узнала вечером от папы, который ответил на её многочисленные и беспокойные вопросы – почему же мама не возвращается с работы, ведь уже поздно, объяснениями о том, что маму их положили в больницу на обследование, у неё заболел животик. Больше папа ничего не сказал, хотя Машенька видела, что он что-то не договаривает и скрывает от неё. На все её расспросы папа лишь отмахивался, ссылаясь на работу и занятость, но Машенька заметила,