Шрифт:
Закладка:
Но вот на лестнице послышался шум – голоса, топот ног. Раздался условный стук в дверь. Это была мама.
Но что это? Она была не одна. За ней стоял полицейский и еще один незнакомый мужчина в штатском.
Наша маленькая комнатка не могла вместить всех пришедших.
Полицейский вошел вслед за мамой. А мужчина остался стоять в дверях. Выглядел он рассерженным. Он размахивал руками, тыкал огромным пальцем в маму и кричал визгливым голосом по-русски: «Она жидовка! Жидовка! Я ее знаю! Она работала в больнице!»
Румын кивнул головой и со словами: «бинэ-бинэ» – «хорошо-хорошо» вытолкнул мужчину в коридор и закрыл за ним дверь. В это время мама, делая вид, что достает паспорт, порылась в сумочке и сунула «что-то» румыну в руку.
Немного подумав, полицейский спрятал это «что-то» в карман и, не говоря ни слова, повернулся и вышел из комнаты.
Мама перевела дух: «Этот в штатском – шофер из нашей больницы. Он встретил меня на улице и узнал. Позвал полицейского. У меня не было выхода, пришлось привести их сюда. Я сказала, что покажу им здесь паспорт».
Мама начала собирать вещи: «Теперь нельзя терять ни минуты. Шофер может вернуться. Янкале, бежим скорее! Мама, догоняй нас. Мы будем ждать тебя у входа на Привоз».
Мы бросились бежать. Спустились по лестнице, прошли через двор, и вот мы уже на улице. Еще немного и мы у входа на Привоз. Ждем бабушку.
Главное не встретить шофера.
Но бабушка… Ее что-то долго нет.
А если ее уже схватили?
Уйти без бабушки мы не можем. Но и вернуться на постоялый двор, чтобы узнать, что с ней, нельзя.
Что делать?
Но вот показалась бабушка! Спешит, вязнет в снегу.
Она одна. Никто ее не преследует.
Скорее, скорее бежать. Но куда?
Мама решается вновь попытаться уехать из города.
На этот раз в какую-то Колкотовую Балку…
От Янкале: «Фриг, бабушка?»
Одесса, 17 января 1942 г., суббота Дорога на Тирасполь 95 дней и ночей под страхом смерти
Уже совсем стемнело. С хмурого неба сыплет мелкий снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спираль и гонит по обледеневшей земле.
На краю дороги, по которой идут румынские грузовики, стоят три замерзшие фигуры – мама, бабушка и я. Мы стоим и надеемся, что какой-нибудь грузовик довезет нас до Колкотовой Балки, о которой мама сегодня утром случайно узнала от какой-то Люси. Эта Колкотовая Балка теперь наша последняя надежда.
Тускло светятся фары проезжающих мимо грузовиков. Мама поднимает руку, но никто не останавливается.
Мы начинаем терять надежду уехать, а возвращаться нам некуда. Остается только развалка. Правда, ночевать в развалках опасно, могут обнаружить жандармы, да и замерзнуть можно.
Но вот возле нас останавливается румынский военный грузовик.
Водитель опускает стекло
«Ундэ? – Куда?» — кричит он.
«Тирасполь! Тирасполь! Колкотова Балка», – кричит ему в ответ мама.
«Бани естэ? – Деньги есть?» – «Естэ, естэ!»
«Бинэ, фортэ бинэ! – Хорошо. Очень хорошо».
Водитель выбирается из кабины, открывает задний борт грузовика, и мы с его помощью забираемся в кузов.
К нашему ужасу, кузов полон румынских солдат.
Правда, кажется, они настроены дружелюбно – в темноте, наверное, нас не разглядели.
Усаживаемся на дно у заднего борта.
«Дэй друмул! – Поехали!» — кричат солдаты водителю и стучат по крыше кабины. Грузовик трогается с места.
Солдаты дают нам кусок задубелого от мороза брезента, чтобы укрыться.
«Фриг, баб-у-шка? – Холодно, бабушка?» — спрашивает один из них.
И сам отвечает: «Фортэ рэсэ. – Очень холодно…»
Едем. Холодный ветер морозит щеки, вырывает из рук брезент. Кончики пальцев деревенеют.
Где-то в степи грузовик вдруг останавливается.
Навстречу нам движется колонна немецких машин и тоже вдруг останавливается. Что-то произошло. Образовался затор. Крики, ругань. Ревут моторы. Слепят мощные фары.
Вокруг немцы, а мы посреди степи на румынском военном грузовике?!
Сжались под брезентом, не шевелимся, не дышим.
Но вот немецкая колонна прошла, и мы снова едем.
Наконец где-то вдали появились мигающие огоньки.
На спуске, у моста, водитель останавливает грузовик и вылезает из кабины.
Через несколько минут сообщает нам: «Аичи! – Здесь!»
Приехали. Водитель открывает борт. Мы с мамой спрыгиваем на снег. Солдаты помогают бабушке выбраться из кузова. Мама сует водителю плату за проезд.
«Спаси Христос!» – на всякий случай говорит на прощанье бабушка.
«Санататэ. – Здоровья», – отвечает водитель.
По глубокому снегу пробираемся на свет из окошка ближайшей избы.
Стучимся.
«Чего надо?» — спрашивает сиплый мужской голос.
«Не знаете, где тут Шесточенки живут? Мы приехали к ним!»
Слышно, как падает тяжелый крюк запора.
Дверь открывается.
«Как не знать Шесточенков? Мы всех тут знаем, кто живет. Только далеко это, ночью не найдете. Заходите, переночуете у нас, а завтра утром, Бог даст, я отвезу вас к ним».
Входим в тепло натопленную хату. В углу перед иконой, покрытой рушником, мерцает лампадка. Вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом.
«Попейте чайку, согреетесь. Замерзли, небось, – говорит пожилая хозяйка. – Откуда так поздно?»
«Мы с Одессы. – отвечает ей мама. – Машина поломалась, думали не доедем». И снова рассказывает историю про мужа, попавшего в плен где-то в районе Тирасполя.
Хозяйка вздыхает. Сочувствует.
Попили чаю. Устраиваемся на ночлег.
Утром хозяин отвезет нас к Шесточенкам…
«Отче наш»
В 1944-м, после освобождения Одессы, Тася прилагала огромные усилия, чтобы узнать что-либо о судьбе Норы и Эрика. Особенно настойчиво она искала ребенка, считая, что смышленый малыш мог каким-то образом выжить.
В поисках Эрика она объезжала детские дома, где содержались еврейские сироты, и добралась даже до Березовки. В этом детском доме, по слухам, был мальчик, утверждавший, что его фамилия «Эриксен».
Именно эта фамилия и обрадовала Тасю – она надеялась, что Эрик, все еще плохо выговаривающий слова, мог на вопрос о фамилии ответить: «Эрик Шер».
А прозвучало это, как «Эриксен».
Однако поездка оказалась напрасной. Белоголовый кареглазый Эриксен ничем не напоминал черноволосого кудрявого Эрика.
Значит, опять тупик…
Нора с ребенком и бабушка Ида как в воду канули – никто их не видел и о судьбе их не знал.
И вдруг, неожиданно, одна из многочисленных знакомых рассказала Тасе, что Нору, оказывается, все-таки видели!
Но не в гетто на Слободке, как можно было предполагать, а неподалеку от ее дома, в скверике на Преображенской, в том самом месте, где на пути к Пересыпи 12-й номер трамвая, скрипя, делает крутой поворот с Преображенской на Софиевскую.
Нора сидела в скверике на скамейке, прижимая к себе ребенка, и оба они были густо засыпаны снегом. Но шедшие в гетто евреи
