– Держи, – он протягивает мой косяк, который изрядно так истрепался за несколько дней в кармане моих джинсов.

Я хватаю его без промедления. Я сплю или что? Или это какой-то тест?

– Не смотри так на меня, я тоже был молод и эта не та вещь, которая испортит о тебе впечатление, – добавил он.

Я хмурюсь и немедля засовываю свое добро в задний карман. Отец подошел ближе. По привычке я сделал несколько шагов назад. С годами научился не доверять никому, особенно тем людям, которые хотят казаться милыми.

– Хочу тебя предупредить: это для меня приемлемо, пока я не увижу у себя в доме какие-нибудь порошки, шприцы, таблетки – тогда пощады не жди. Идет?

Конечно же, я ничего не ответил. Смотрел на него, не моргая. Если он рассчитывает напугать меня, то пусть даже не надеется.

– Понимаю, что последние три дня были для тебя непростыми, и нужно было как-то расслабиться. Но, похоже, все пошло на лад, раз ты уже гуляешь. Сходи, искупайся в бассейне, ты бледный, как поганка. Но если решишь выйти за пределы дома, то нас обязательно нужно будет предупредить.

Он развернулся, держа руки в карманах, но вдруг остановился и снова посмотрел на меня.

– Знаешь, у тебя есть полное право выходить через дверь! Тот выступ, скорее всего, дважды твоего веса не выдержит, – добавляет он и уходит.

Да что же тут все-таки только что произошло? Он вернул мне мой косяк, но то, что он хотел мне сказать ясно, как Божий день: услуга за услугу. Ладно, поглядим. Этим вечером я отсюда свалю, и никто мне не помешает.

Я возвращаюсь к своему маршруту, прохожу под окном, перед которым приземлился и зашел в большой сад.

Мать здесь, сидит в шезлонге и читает книгу. Краем глаза она меня замечает.

– А, Тиган, ты покушал, надеюсь? – спрашивает она. – Слушай, а мне, кстати, как раз нужно тебя кое о чем спросить…

Вот же дерьмо.

– Мама, я поймал бабочку! – вдруг кричит мальчишка, который внезапно появляется здесь хрен-пойми-откуда.

Завидев меня, он резко останавливается и перестает улыбаться. Затем стремительно подбегает к своей маме и что-то шепчет. Я смотрю в ту сторону, куда он показывает и вижу купающуюся львицу. Вот зараза, теперь не вижу ничего, кроме ее взгляда.

Мать просит ее выйти, а мне жестом указывает следовать за ней.

Сам не заметил, как оказался сидящим на одном из высоких табуретов вокруг острова посреди кухни.

Мокрая львица фурией влетает вслед за нами, повсюду оставляя за собой лужи.

Она сушила волосы полотенцем, а поверх бикини на ней была какая-то штука на бретельках и спортивные штаны.

– Напиши мне, пожалуйста, вот на этом листочке, что ты не любишь есть. Так я не ошибусь, – говорит мне мать. – Елена, вот твои помидоры, дорогая.

Львица усаживается напротив меня.

Ее купальник все еще мокрый и просвечивает на груди. Мне бы надо смотреть в другую сторону. Или нет.

Мать кладет передо мной ручку и блокнот.

– Я оставлю этот листок на холодильнике, если ты вдруг сейчас забудешь что-нибудь написать, хорошо? – предлагает она. – Напиши мне, что ты не любишь есть и то, что тебе бы хотелось, тоже напиши.

Я ни разу ей еще не ответил, но она не прекращает задавать мне вопросы.

Блокнот лежал передо мной. Что я не люблю? Елену. Что я хотел бы съесть? Елену.

В итоге не пишу ничего, потому что не буду же я это писать.

Услышав чье-то хихиканье, я поднимаю голову и увидел, что львица уставилась на меня. Ей что, совсем наплевать на меня? Она продолжает нагло смотреть прямо мне в глаза.

Мать выходит из кухни и зовет мальчишку.

Мы продолжаем смотреть друг на друга.

– Ты вообще умеешь писать или в детдоме в Куинсе не было учителей? – вполголоса произносит она. – Ну, конечно же, нет, Куинс слишком нищее местечко, тут либо вас кормят, либо учат, ага?

Я сильно сжимаю ручку в левой руке, едва не раздавив ее. В голове промелькнула мысль всадить ручку промеж глаз Елены, но сдержался.

Кажется, эта сучка никогда не находилась лицом к лицу с парнем, который не думает о последствиях, когда гнев захлестывает его. И лучший способ превратить меня в такого парня – это выбесить меня именно таким образом. Есть две темы, которые при мне лучше не затрагивать: детский дом и тот факт, что я не могу разговаривать. И эта штучка, не раздумывая, раздразнила тигра.

Всю свою ненависть я постарался вложить в брошенный на нее взгляд. Она лишь нахмурила брови и отвернулась к своим помидорам. Снова повисла тишина. Еще несколько секунд я сверлил ее взглядом, пока она игнорировала меня, но потом все же решил снова вернуться к блокноту.

Однако как только я подношу ручку к бумаге, она снова открывает свой дерзкий ротик:

– Так ты умеешь писать или не умеешь?

Я решаю не обращать на нее внимания, так будет лучше для нее же. Нет, серьезно, сам удивляюсь, откуда во мне такая сила: я и так уже на пределе после этих трех дней, а она еще сидит и бередит мои раны. Видимо, меня все-таки сдерживает нависшая угроза тюрьмы. Сколько еще я смогу держать себя в руках, не знаю – так что лучше бы она закрыла свой рот.

Тишина длится недолго, и я еще даже не успел забыть ее слова, как она продолжает:

– Видела, как ты разговаривал с Натали.

Я поднимаю на нее глаза. Она смотрит прямо на меня. Что ж, свой последний шанс, что я останусь спокойным, она упустила. Эта девчонка, кажется, не понимает, что находится перед совершенно непредсказуемым типом, который к тому же начинает терять терпение, потому что она снова продолжает:

– Почему ты не говоришь? Уверена, что ты просто умираешь от желания сказать мне какую-нибудь гадость, оскорбить меня. Ну же, давай, выскажись, выпусти пар, а то выглядишь так, будто взорвешься с минуты на минуту.

Сучка! Она нарочно это делает. Уж слишком откровенно хочет, чтобы я отсюда побыстрее свалил и желательно с громким скандалом, но я слишком многим рискую, чтобы сейчас взорваться и потерять свободу из-за какой-то богатой девчонки, нашпигованной идиотскими принципами.

Не доставлю ей такого удовольствия. Есть и другие способы заставить заткнуться таких заносчивых стерв. Я смотрю на нее. Ее ореховые наглые глаза отливают зеленым. Сексуально… Губы поджаты, на хрупких плечах едва держатся на тонких бретельках топ, но вода сделала свое дело, и ее купальник так и просится наружу.

Это зрелище немного остужает мой гнев. Теперь единственное, чего я хочу, так это сорвать всю ее одежду и показать, что я отлично могу изъясняться ртом, но при этом не говоря ни слова.

Она не сводит с меня глаз, и я снова берусь за ручку. Ее взгляд должен меня взбесить, но я не из робкого десятка. Если эта девчонка и заставит меня однажды отвести глаза, то придется ей меня резать без анестезии.