лет. я не настолько хорошо начитан, чтобы знать, так ли это. Было это ранним утром. Я помню даже свежесть утренней атмосферы и изысканный перламутр неба. Я видел каждую деталь, и у меня сердце замирало, когда я смотрел на все это. Ночь была жаркой, и бока палаток были распахнуты. Этот красавец лежал, его запястья были связаны шнуром из верблюжьей шерсти, которым он был прикован к руке большого араба, который выглядел так, как я помню Кеокука из племени саксов. Иосиф сидел на земле, положив руки так близко друг к другу, что шнур даже не шелохнулся от его движения. Затем, с помощью странного трюка, который я не понял, и движений суставами, которые, должно быть, стали для него мучением, он скрутил и изменил форму узла на веревке. Затем, ловко захватив его зубами, он ослабил хватку узла. Он цеплялся зубами снова, снова и снова. Ура! Узел ослаб, и юноша освободился от храпящей рядом с ним громады. Еще мгновение, и он вышел из палатки, он пробирается по аллее между веревками палаток, он вышел к ручью, который тянется вдоль западного края лагеря. Еще пятьсот ярдов – и он окажется на другой стороне Черил-эль-бара (скалистой стены, уходящей на запад от гор), и он будет свободен. В этот момент две противные маленькие собачки из крайней палатки каравана, которую арабы называют палаткой надзирателя, бросились за ним, рыча и вопя.

Храбрый юноша повернулся и, как будто в его жилах текла кровь самого Давида и с точностью Давидова глаза он метнул тяжелый камень в первую дворняжку так искусно, что тот перебил псу позвоночник и заставил его замолчать навсегда, как это могла бы сделать пуля. Другая дворняжка, испугавшись, замерла на месте и залаяла еще сильнее, чем когда-либо.

Я не мог этого вынести. Мне нужно было только раздавить эту визжащую дворняжку, и Иосиф был бы свободен и через сорок восемь часов оказался бы в объятиях своего отца. Его братья были бы спасены от угрызений совести, а мир…

И весь мир?..

Я незаметно протянул палец к собаке, когда мой Опекун, который наблюдал за всем этим так же внимательно, как и я, сказал:

– Нет. Все они обладают собственным сознанием и свободой. Они такие же Его дети, как и мы. Мы с тобой не должны вмешиваться, пока не будем знать, что делаем. Иди сюда, и я смогу тебе показать.

Он развернул меня к области, которую астрономы называют беззвездной областью, и показал мне еще одну серию – о! огромную и совершенно необъяснимую серию систем, которые в данный момент казались точь-в-точь похожими на то, что мы наблюдали.

– Но они не одно и то же, – поспешно поправил меня Опекун. – Ты увидишь, что они не одно и то же. На самом деле, я не знаю, для чего они нужны, – сказал он, – если только… иногда я думаю, что они предназначены для того, чтобы мы с тобой могли у них поучиться. Он такой добрый. И я никогда не спрашивал. Я не знаю.

Все это время он искал что-то среди систем и, наконец, нашел. Он указал на это, и я увидел систему, точно такую же, как наша дорогая старая система, и мир, точно такой же, как наш дорогой старый мир. Та же Южная Америка в форме уха, та же Африка в форме бараньей ноги, то же Средиземное море в форме скрипки, тот же ботинок Италии и тот же футбольный мяч Сицилии. Они все были там.

– Теперь, – сказал он, – здесь ты можешь попробовать провести эксперименты. Этот мир только что сделан, к нему никто не прикасался. Только эти здесь не Его дети – это всего лишь существа, как ты знаешь. Они неосознанны, хотя и кажутся таковыми. Ты не причинишь им вреда, что бы ты ни делал, и нет, они не свободны. Попробуй здесь убить собаку и посмотри, что получится.

И действительно, было серое прекрасное утро, был старый араб, храпящий в своей палатке, был красивый юноша, была мертвая собака, все точно так, как это случилось, и была другая собака, рычащая и визжащая. Я просто смахнул её, как часто смахивал зеленую вошь с розового куста; снова воцарилась тишина, и юноша Иосиф повернулся и убежал. Старая туша араба так и не проснулась. Хозяин каравана даже не повернулся в своей постели. Юноша осторожно миновал угол Черил-эль-бара, просто оглянулся, чтобы убедиться, что за ним нет погони, а затем со скоростью антилопы побежал, и бежал, и бежал. Ему не нужно было так быстро бежать. Прошло два часа, прежде чем в лагере мадианитян хоть кто-либо пошевелился. Затем раздался короткий сигнал тревоги. Были найдены мертвые собаки, и раздалось всеобщее восклицание, которое показало, что мадианитяне тех дней были такими же великими фаталистами, как и арабы нынешнего времени. Но никому и в голову не приходило останавливаться на минуту ради одного раба. Ленивый храпун, который прозевал его побег, был хорошенько выпорот за свою лень. И караван двинулся дальше.

А Иосиф? После часовой пробежки он подошел к воде и искупался. Теперь он осмелился открыть свою сумку и съесть кусочек черного хлеба. Он оглядывался по сторонам; он больше не бежал, а шел твердым, уверенным шагом пограничника или искусного охотника. В ту ночь он спал между двумя камнями под теребинтовым деревом, где его не увидел бы даже ястреб. На следующий день он шагал по тропинкам вдоль склона холма, как будто у него были глаза рыси и ноги козла. Ближе к ночи приблизились к лагерю, очевидно, знатного шейха. Здесь нет ничего от убожества этих странствующих торговцев, мадианитских детей пустыни! Все здесь демонстрировало восточную роскошь и определенное достоинство. Но можно было услышать плач, и, подойдя ближе, можно было увидеть, откуда он доносился. Длинная процессия женщин била в ладоши, извлекая самые скорбные аккорды, и пела, или, если угодно, кричала, самым душераздирающим образом. Лия, Валла и Зелфа трижды обошли караван вокруг шатра старого Иакова. Там, как и прежде, занавески были раздвинуты, и я мог видеть старика, скорчившегося на земле, и великолепный плащ, на котором даже большие черные пятна крови не скрывали великолепия разноцветного вязания, висели перед ним на шесте от палатки, как будто он не мог вынести, если его уберут.

Иосиф легко забежал в палатку.

– Отец мой, я здесь!

О, какой крик восторга! Какая хвала Господу! Какие вопросы и какие ответы! Странная процессия женщин услышала крик, и Лия, Зилпа и Билха бросились на шум приветствия.