Однако мои мысли быстро перескочили на другое. Хэйвуд. Мне показалось, что ректор чуть не умер от ужаса, когда понял, что Хэйвуд мог пострадать. И Томаса он наказал строже, чем раньше, – тот ведь уже пожег две аудитории, и никто не лишал его за это магии. А сейчас ему грозят антимагические браслеты.

Чем так ценен этот заносчивый тип? Своей редкой магией? Но она не настолько редка, чтобы носиться с ним, словно Хэйвуд – принц, обучающийся у нас инкогнито. Принцу пока только год, и сейчас он обучался разве что навыкам прямохождения и прямобегания, так что этот вариант точно отпадал. Может, его родители – важные шишки?

Не удержавшись, я оглянулась на шагающего следом за мной одногруппника. Ему нужно было туда же, куда и мне, – к профессору Ферро за наказанием, – но Хэйвуд демонстративно шел в нескольких шагах от меня. Словно я была недостойна его компании.

Поймав мрачный, застывший взгляд, направленный прямо на меня, я резко отвернулась и дернула плечом. Ну и ладно. Пусть смотрит как хочет. Нам необязательно дружить, у меня есть Генри. Хотя, конечно, эта непонятная враждебность была обидной – что я ему сделала? Мы даже познакомиться толком не успели.

Тут мы наконец добрались до школьного театра, где был устроен кабинет нашего куратора, профессора Ферро, и, толкнув двери, шагнули в темный, хоть глаз выколи, зал. Пора было пойти и раздобыть себе наказание.

Стоило сделать шаг внутрь, как под потолком вспыхнули магические огни в хрустальных люстрах. Нашим взглядам предстали ряды обитых красным бархатом кресел и сцена, занавешенная красным же занавесом. Театр был большой и пустой. Помявшись на пороге, я двинулась вперед, как вдруг сбоку послышался голос нашего куратора.

– Адепты! – Профессор Ферро обрадовался нам как родным. – Неужели уже успели что-то нарушить? Ну пойдемте, пойдемте же в мой кабинет, я подумаю, к какой работе вас лучше приставить. То есть, как же вас наказать, чтобы вы раскаялись и больше ничего не нарушали.

Мы поплелись следом за преподавателем по длинному извилистому коридору, напоминающему ров гигантского червя, и попали в кабинет – заваленный театральным реквизитом, пыльный и большой. На шкафу были стопкой сложены пиратские шляпы, на стене висели карнавальные маски, а в преподавательском кресле почему-то разместился гигантский зуб из папье-маше.

– Нарушители! – Профессор Ферро с предвкушением потер пухлые ручки и, переставив зуб на пол, сел в кресло сам. – И что же мне с вами делать? За что, говорите, ректор вас ко мне отправил?

Он выглядел таким довольным, словно мы сообщили о том, что ему присудили все театральные награды и пригласили возглавить королевский театр на площади Хонни Сквер.

– За драку, – с неохотой сообщила я, потому что Хэйвуд молчал, словно воды в рот набрал. – Но мы не дрались, честно! Мы просто разговаривали, – вскинув голову, с жаром произнесла я, – а Томас все неправильно понял и начал колдовать, а потом сказал ректору Филлипсу, а тот…

– Веди себя как мужчина, Вилар, – сквозь зубы процедил стоявший слева от меня Хэйвуд. – Подумаешь, наказание! Ты что, совсем не способен отвечать за свои поступки?

Я тут же замолчала, внутренне кипя. За свои поступки я могу отвечать, а за те, что мне приписывают, как-то не хочется! Однако мне так же не очень хотелось, чтобы кто-то понял, что я – совсем даже не мужчина. Поэтому мне осталось только смерить Хэйвуда испепеляющим взглядом и повернуться к профессору Ферро. Ладно, если мы не оспариваем наказание, придется его принять.

– Куда вы, Хэйвуд, его стукнули? – вдруг спросил довольный преподаватель, который во время этой пылкой речи с любопытством смотрел на меня. – Смотрите, какой прогресс в эггерионском! Куда только акцент подевался – и все после одной драки! Зря в школах стали отменять телесные наказания, ох зря, – посетовал он. – Ну да ладно. Расскажите мне, какие у вас есть таланты? Рисуем хорошо? Мне нужно много декораций. В этом году я буду ставить «Ромео и Джульетту», так что понадобится и бальный зал, и балкон, и подземелье…

– Плохо, – с облегчением отозвалась я. Акварели у меня выходили всегда какие-то кривенькие, а вышивать я могла только, если кто-то нанесет на ткань рисунок.

– Может, тогда играете на пианино? – не терял надежды преподаватель, и я была вынуждена кивнуть. Хэйвуд рядом со мной хранил высокомерное молчание.

– Хотя о чем это я, – профессор вдруг окинул нас двоих таким плотоядным взглядом, что я внутренне содрогнулась. – Рисунки, пианино… Вы же у меня драчуны! Значит, наказать вас стоит на весь семестр. А за семестр вы как раз успеете принять участие в моей новой постановке! – Вдруг подскочив с места, профессор Ферро с неведомой прытью выбрался из-за стола и, схватив меня за плечи, покрутил туда-сюда. – Точно! Юноша, я вижу в вас талант! Вы такой хилый и дохлый, что… То есть, я имею в виду, вы такой талантливый, что сыграете в моей постановке Джульетту! А вы, – тут пухлая рука профессора указала на Хэйвуда, – будете Ромео! О, что это будет за постановка! – Профессор мечтательно прижал руки к груди.

– Я не буду с ним играть!

– Я не буду Джульеттой! – почти одновременно завопили мы с Хэйвудом. Если мне придется играть девушку, то только слепой не заметит, что я, собственно, девушка и есть! В полнейшем ужасе обернувшись к Хэйвуду, я увидела, что эта новость все же пробила маску невозмутимости – его глаза сверкали от негодования.

– Ищите другого актера, а я лучше буду Тибальтом! – категорично заявил он. – Тем более его убили в середине, меньше мучиться. Я не буду признаваться в… в общем, я не буду играть Ромео!

Я невольно зауважала Хэйвуда за крепкие литературные познания. Я вот ни за что бы не вспомнила, кого и когда там убили.

– Ох, не переживайте! – чуть ли не пропел профессор Ферро. – У нас есть прекрасное платье для Эмиля, по его размеру и с такими, знаете ли, набитыми мешками спереди. Оно ему чудно подойдет, вы даже не заметите разницы! Джульетта из него выйдет превосходная. А если хотите поменяться ролями – то, пожалуйста, подеритесь еще с кем-нибудь, потому что пока у меня только два актера. Ах, какая будет постановка! – Профессор Ферро, мечтательно глядя вдаль, положил руки нам на плечи.

Наверное, в его воображении ему уже рукоплескала восторженная публика, а может, даже качала на руках за прекрасный спектакль. Передо мной же замаячил призрак близкого провала. О чем подумал Хэйвуд, я не знала: едва