Яр, в отличие от меня, застывшей как будто соляной столб, быстро сориентировался и побежал вниз. Наши комнаты находились на втором этаже, крик же раздавался с первого.

Хлопок двери привёл меня в действие; вылетала из комнаты я как ракета в космос.

Крик стих на минуту, её мне хватило, чтобы догнать Ярослава и вместе с ним влететь в огромный зал.

Удостоверившись, кто орал и зачем, я облегченно вздохнула и прислонилась к косяку, наблюдая интересную картину.

Тётя Катя стояла посередине комнаты недалеко от дивана и держала в руках осколок. Ну, мне кажется, это был именно он. Только от чего же? Хотя, наверно, он от вазы, коих в доме было большое количество. Катерина маниакально коллекционировала их. Уверена, на каждую из них она тратила целое состояние. Наверно, и вот эта, что осколками валялась у её ног, стоила как крыло самолёта, ну, или как почка. Неважно.

Хозяйка дома больше не кричала, а стояла и сжимала в правой руке осколок. Тот, кстати, ещё чуть-чуть и вспорет ей руку, если она продолжит в том же духе.

Думаю, она бы взяла ещё более высокую тональность через мгновение, если бы не увидела нас, так бесцеремонно ввалившихся в комнату.

Катеринины карие глаза, пылающие ненавистью и вот-вот низвергшие бы в этот мир поток слез, уткнулись в Ярослава.

Меня её тяжёлый взгляд и последующий крик миновал. Хоть где-то пронесло.

— Ярослав?! Что ты здесь делаешь?!

Тот, к кому было обращено её внимание, выдохнул и спокойной ответил:

— Прибежал на твой крик, мама.

Ага, удивительно, что только он, ну и я на буксире.

— Ты же должен быть в Америке! Когда ты вернулся? Почему не сказал? — завалила вопросами сына Катерина. Осколок в её руке был забыт, но не выпущен.

Я, честно, хотела покинуть комнату, но меня и саму интересовало, на кой черт он вернулся и когда уедет?

— Совершенно не важно, когда и почему я вернулся, просто захотел. — Ответил, как мне показалось, несколько грубо Ярослав.

Он стоял ко мне спиной, поэтому я не могла видеть его лица, но перекошенное Катеринино я видела прекрасно. От ярости или, быть может, от боли, вызванной тем, что её сын так с ней разговаривает — не понятно.

— Ярослав, я твоя мать! — Громко ответила она и сжала руки в кулаки. — И имею право знать, что происходит в твоей жизни! Прекрати так со мной разговаривать.

Голос полный злой боли пробрал меня насквозь. Мать, что так любит своего сына, и сам сын, которому совершенно все равно. Стоит и равнодушно наблюдает, как его же родная мать неосознанно ранить себя. Как из её сжатого кулака каплями на светлый пол падает кровь. И та стоит, щурясь от боли и глотая слезы.

— Помоги ей, ты же любишь это делать. — Бросил через плечо мне Яр и, развернувшись, вышел ни на кого не взглянув.

Этот человек и в правду стал ещё хуже. Теперь я это поняла. Раньше он любил свою мать, отца, брата. Ещё маленькой я видела, как он о них заботится, хоть и пытается это скрыть.

Сейчас же ему словно было все равно, что его мать намеренно причинила себе боль. По его вине, между прочем.

Ужасный человек!

Я подбежала к Катерине, которая сейчас словно умерла. В глазах потухли какие-либо эмоции, слезы высохли, а сама она стояла белая, как мел, продолжая сжимать этот злосчастный кусок стекла и смотреть при этом на арочный проход, в котором скрылся её старший сын.

— Тётя Катя, отпустите сейчас же! — Воскликнула я, видя, что она не реагирует на мои попытки сдвинуть её с места. Только стоит и изредка моргает.

Она не откликнулась, тогда я с силой разомкнула ей руку, заставляя выронить, имевший когда-то белый цвет, а теперь покрытый красным слоем, осколок в лужу крови у наших ног.

Женщина все также продолжала стоять на одном месте. Она не реагировала на мои слова, но теперь хотя бы боль себе не причиняла.

Правда, все было не так радужно, кровь-то из глубокой раны продолжала течь. Нужно было что-то делать.

Я про себя закричала. Да что же такое, я, конечно, умею оказывать первую помощь, но я также ненавижу смотреть, как пациенты страдают.

Второй раз уже за утро я вижу кровь. Серьёзно, даже в больнице я вижу её реже. Хотя нет, но там ведь специально выделенное место, куда приходят люди, которым требуется медицинская помощь. А здесь-то совершенно другое место.

На половину минуты я выпала из реальности, погрузившись в свои мысли. А когда пришла в себя, обругала себя на чем свет стоит.

Человеку сейчас нужна помощь, а я предаюсь непонятным думам.

Усадив, ставшую покорной, Катерину на диван, стоявший неподалеку, я внимательно осмотрела рану. Тяжело вдохнула, понимая, что нужно хирургическое вмешательство. Рану придётся зашивать, но первым делом нужно остановить кровь.

— Тётя Катя, я понимаю, вы сейчас где-то глубоко у себя в мыслях, но прошу, послушайте меня. — Я заглянула в остекленевшие карие глаза.

Никакой реакции.

Оторвав от моей, одной из четырёх имеющихся с собой, майки лоскут ткани, я обмотала рану, из которой активно сочилась кровь.

— Я сейчас вернусь, сидите и не двигайтесь. Рану придётся зашивать, — сказала я, наблюдая, как ткань окрашивается в красный. Надеясь, что Катерина меня услышала.

Вылетала из комнаты я опять на третей космической, вверх по ступенькам вбегала на автопилоте, параллельно обдумывая, звать ли отца или самой зашить. Я это умела делать, но все же, за самоуправство по головке меня не погладят.

Внезапно споткнувшись и чуть не сверзившись с лестницы, окончательно решила: разберусь по обстоятельствам.

Забегая в комнату, бросила мимолетный взгляд на дверь Ярослава, которая была закрыта и хранила за собой свои секреты.

Интересно, он в комнате?

Схватила аптечку и ломанулась обратно. Уже на полпути дом сотряс крик моего отца, а следом и Андрея.

— Мирослава!

— Ярослав!

И если я влетела в комнату сразу же после ора, то Ярослав не появился и после ещё трех попыток его призвать.

Вид я вообще представляла эпичный; с оборванной майкой, руки в крови и все те же капли крови на шортах, волосы, стоящие чуть ли не торчком, из-за того, что я постоянно их зачёсывала назад пятерней. Они сильно лезли в глаза.

Но и в комнате меня ожидала не менее эпичная картина.

Катерина уже не витала в облаках, а сидела все на том же месте в объятиях МОЕГО отца и рыдала ему в плечо. Плачь иногда разбавлялся тихим лепетом "Ярослав". Мой папа же представлял собой холодную глыбу, в объятиях которой затесался ледокол. Ну хоть бы чуть-чуть эмоций на лице проявил. Каплю сострадания, например, а не холодную решимость.

Андрей стоял рядом и пылал праведным гневом. Моя мама топталась неподалеку, сонная, помятая, но красивая, как всегда. Она тоже плакала и прижимала ко рту руку.