Шрифт:
Закладка:
Огромная волна, стеной вспучившись перед нами, накрыла наш понтон. Не знаю почему (скорее — инстинктивно), но в последнее мгновение я мертвой хваткой вцепился в ручку своего чемодана. Рогозный часто потом подтрунивал, что меня, дескать, так и вытащили из воды — с чемоданом в руках. Ни за что не хотел разжать пальцы. Словом, все обошлось. Спасли даже дефицитные гвозди и кирпич. Но об этом я узнал гораздо позже. А тогда был провал — сплошное темное пятно в памяти…
Очнулся я в канцелярии. На столе горела свеча. В углу потрескивала дровами печь, и по потолку метались веселые сполохи. Было тепло. Прямо передо мной над низкой спинкой кровати мигал зеленый глазок индикатора. Мой капитан (да-да, я не обознался, это был Рогозный) играл в шахматы с незнакомым офицером. Как же он был сосредоточен! А часы выстукивали где-то под потолком, и не было сил поднять голову — так томно и грустно пел бас в ящике батарейного приемника. «А я мог погибнуть, просто утонуть вместе со стеклом», — подумал я, и мне стало очень себя жалко. И вдруг я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. И увидел, что от порога кто-то в упор меня разглядывает. Это была маленькая девочка лет четырех — в зеленом коротком пальтишке и такой же зеленой шапочке. В руках она крепко сжимала коробку конфет «Садко», изрядно подмоченную морской водой. «Как это хорошо, что Тарантович догадался купить конфет», — подумал я и улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась и сказала:
— Я — Марина. Почему ты спишь?..
БУДНИ…
Ночь. Темень — хоть глаз коли. Ветер шуршит сухими стеблями. Кряхтит и стонет, как живое существо, искалеченное бурей дерево. Жутко. Мороз по коже… Бамбук, как ощетинившийся еж, распушил колкие свои упругие стебли и, кажется, перекрыл все пути. Тропы не видно. Продвигаемся почти на ощупь. С трудом различаю впереди своего младшего наряда — ефрейтора Шарамка. Шарамок — детина под два метра, косая сажень в плечах, но как ловко ввинчивается в бамбуковые заросли — диву даешься! К тому же бесшумно, как крот. Вот что значит навык, тренировка! У меня так не получается, несмотря на все мои старания. Никак не привыкну к этим бамбуковым тропам. Кажется, шума я создаю больше, чем наш движок «Черчилль», который мы вчера торжественно запустили. К тому же, как тяжелую ношу, я тащу за собой ощущение тревоги. Чье-то незримое присутствие сторожит каждый мой шаг. Вот уже полчаса я не могу избавиться от этой галлюцинации. Решаю себя проверить. Останавливаюсь, замираю, прислушиваюсь. Тот, невидимый, тоже останавливается и тоже замирает. Начинаю двигаться — он двигается тоже. Нет, не по тропе, идет прямо по бамбуку параллельным курсом и ни на шаг не отстает. Он в точности повторяет все мои движения. Невероятно! Теряюсь в догадках: явь это или дурной сон? Если явь, то почему ничего не слышит Шарамок? Наконец я не выдерживаю. Сигналю Шарамку «Стоп», подзываю к себе и спрашиваю:
— Слышите что-нибудь, ефрейтор?
— Никак нет, товарищ лейтенант. Все спокойно.
«Странно, — думаю я, — что это со мной происходит? Неужели трушу?» Даже как-то совестно перед подчиненным…
Только двинулись дальше — снова шум. Теперь уже очень явственно — треск бамбука под чьим-то грузным телом и какие-то вздохи.
— Ну вот, — говорю я Шарамку. — Теперь слышите?
Тот прислушивается.
— Так это же мишка! — улыбается он. — Обыкновенный медведь…
Дальше идем втроем: мы с Шарамком по тропе, медведь — рядом, по бамбучнику. Третий в составе нашего пограничного наряда. Я успокоился. Даже любопытно как-то: чем все это кончится? Минут двадцать мы с мишкой несем охрану границы. Потом шум грузных медвежьих шагов удаляется и вскоре затихает совсем. «Умаялся, видно. Не его это работа — границу охранять. Пошел себе досыпать», — думаю и… неожиданно с размаху натыкаюсь на спину Шарамка, точно на каменную стену; тот даже не пошатнулся.
— В чем дело? — спрашиваю.
— Медведь.
Присматриваюсь. На фоне чуть посеревшего неба впереди на тропе внушительных размеров силуэт. Большой медведь!
— Ну и что теперь? — спрашиваю у Шарамка.
— Обычное дело. Загорать. Кто кого пересидит.
Минут десять ждем. Медведь ни с места! Смотрю на светящиеся стрелки часов. Скоро оттуда навстречу нам должен пройти пограничный наряд. Надо что-то делать.
— Давайте пугнем его, Шарамок, — предлагаю своему младшему.
— Может, на котлеты, товарищ лейтенант? — делает тот встречное предложение.
— Отставить! — Вот публика! С такой не соскучишься. — Дайте ракетницу.
На ощупь, по пупырышкам на торце гильзы, отыскиваю белую ракету и загоняю в патронник. Поднимаю ракетницу, но стрелять не стреляю. Это не выход. Так мы обнаружим себя. Ненужная демаскировка.
— Послушайте, Шарамок, говорят, медведь труслив по натуре…
— Говорят, — улыбается Шарамок, еще не зная, куда я клоню.
— Дайте-ка мне автомат, — говорю Шарамку, а сам протягиваю ему ракетницу.
Рожок на месте. Патрон — в патронник. Предохранитель. Так, порядок. Самые трудные — первые два шага…
— Товарищ лейтенант, может, не надо…
Я улавливаю в голосе Шарамка тревожные нотки, и это еще больше меня раззадоривает. Ничего, пусть видит, что командир его не размазня. «Нужна нам отвага для первого шага… — Странное дело, когда волнуюсь, в голову обязательно лезут всякие стихи. — Для первого шага нужна нам отвага. А кто упадет, но рискнет на второй, тот дважды герой…»
Десять метров, восемь, пять… Этот темный силуэт на тропе вырастает до устрашающих размеров. У меня холодеют руки. Автомата совсем не чувствую, как будто держу наперевес полено. «А кто упадет, но рискнет на второй…» Я рискую. И вдруг сзади, из-за моей спины, с шипением уходит в небо белая ракета. Ослепленный, я ничего не вижу. Когда же наконец глаза снова привыкают к темноте, медведя на тропе уже нет. След простыл…
Утро. Возвращаемся с границы. Сапоги белые от росы. Вокруг тоже белым-бело, куда ни кинь взгляд. Туман. В распадке молочная река плывет от моря вверх вопреки всякому смыслу и законам физики. И посреди этой реки, как одинокий корабль в безбрежной мгле, — наша застава, наш «Казбек»…
Никогда бы не подумал, что один только вид обыкновенного рубленого дома способен всколыхнуть во мне
