Шрифт:
Закладка:
— Подрывай! — Он издали, на бегу махал рукой. — Подрывай пушку!
Они поняли. Кто-то рослый, торопясь, кинул гранату в ствол, и все врассыпную бросились от орудия, попадали в снег. Почти одновременно ударили два взрыва. Вскочив, люди побежали дальше, освещённые со спин. И вместе с ними по красному от пожара снегу бежали, вытянутые вперёд, их тени.
Когда достигли замёрзшего русла ручья, Васич оглянулся. Пот из-под шапки заливал глаза. Он вытер его жёстким рукавом шинели. Туда, где стояли пушки, уже вышел танк. И башни других танков смутно маячили сквозь метель и зарево. От них, сверкая, неслись длинные огненные струи, неслись вдоль оврага, сюда. Бежавший впереди солдат остановился, выпрямился, пошёл боком, боком, схватился за деревце. Он стоял в снегу, качаясь, и деревце всё ниже гнулось под его тяжестью. В тот момент, когда Васич подбежал, макушка деревца стремительно взлетела вверх, и он едва не споткнулся об упавшего поперёк дороги человека. На откинутой руке его ещё шевелились пальцы, гребли снег, но глаза уже мёртво закатились под лоб.
Русло ручья, заваленное снегом, петляло. Задыхаясь, обливающиеся потом люди бежали, пригибаясь в кустах. По ним вдогонку били пулемёты, и над согнутыми спинами мгновенно сверкало. Но лес был рядом. Тёмный, он приближался из метели. Лес! Жизнь!.. И вдруг оттуда в упор ударили автоматы. И люди заметались в красных, зелёных, жёлтых огненных струях, бьющих отовсюду. Вспышки на исказившихся лицах. Вспышки на снегу. Крик ужаса и боли.
— За мной! — властно закричал Васич, заглушая все голоса. И те, кто упал на снег, и те, кто полз, увидели, как он встал перед ними во весь свой рост с яростным лицом и автоматом в поднятой руке, словно заслонив их собою от пуль и немцев. — За мно-ой!
Васич бежал, прижав к боку бьющийся в ладонях автомат. Он не видел — знал, чувствовал, что за ним, рядом с ним в едином слившемся крике бегут люди на выстрелы, выставив перед собой огненные трассы пуль. В метели всё сшиблось, смешалось. Каски. Распяленные в крике рты. Рвущиеся из земли огненные вспышки гранат. Чьё-то чёрное, вскинутое взрывом тело…
Среди деревьев, с шипением впиваясь в стволы, неслись расплавленные струи металла. Но это уже вслед, вслед… Лес распахнулся навстречу.
А в трёх километрах отсюда огневики, посланные вперёд рыть орудийные окопы, всё ещё долбили мёрзлую землю. Скинув шинели на снег, распоясанные, в одних шапках, с ремнями через плечо, они работали без перекура: командир батареи торопил их, поглядывая на часы. Потом и он сам взялся за кирку. И когда взмахивал ею над головой, под мышками обнажались тёмные, всё увеличивающиеся круги. У солдат от потных спин шёл пар, и от земли, там, где пробили мёрзлый слой, тоже подымался пар, и она казалась тёплой на ощупь.
Все время, пока они работали, южнее, недалеко где-то, слышен был бой: разрывы снарядов и частая пулемётная и автоматная стрельба. Но здесь, перед ними, где ожидался прорыв танков, фронт был устойчив, только чаще обычного взлетали над передовой ракеты.
Эта непонятно отчего возникшая южнее и все усиливающаяся стрельба будила тревогу.
К пяти часам, когда окопы были закончены, бой прекратился. Солдаты разобрали шинели, сидя в свежих ровиках, горячими от лопат и кирок руками свёртывали цигарки, курили, жадно насасываясь табачным дымом впервые за много часов.
Притоптав сапогом окурок, командир батареи вылез на бруствер, долго стоял, вслушиваясь в ночь. Северный ветер свистел над равниной, а пустые орудийные окопы порошило снежком. Ещё гуще стала темнота перед утром. Время близилось к шести. Дивизион все не шёл.
И никто из них — ни командир батареи, ни эти солдаты, отдыхавшие в затишке, — не знали, что и они сами, и вырытые ими окопы — всё это было уже в тылу у немцев.
Двадцать шесть человек собрал Васич в лесу. Двадцать шесть оставшихся в живых, не понимающих хорошенько, как после всего они ещё живы. В порванных, обожжённых шинелях они сидели на снегу, держа автоматы на коленях, неотдышавшиеся, размазывали по лицам пот, грязь и кровь, и многие даже не чувствовали ещё, что ранены. Кто-то страшно знакомый, без шапки, стоял под деревом на коленях, горстью хватал снег и прикладывал к виску. Снег тут же напитывался кровью, он отбрасывал его, сгребал горстью новый и прижимал к виску. По щеке его текли растаявший снег и кровь, телогрейка на груди и колени ватных брюк были мокры. Проходя мимо, глянув в лицо, Васич узнал его: Халатура. Тот самый разведчик, который ходил с ним и с Мостовым. И Васин обрадовался, увидев его живым.
Рядом с Халатурой солдат, хрипло смеясь, свёртывал трясущимися пальцами цигарку, нервно дёргал головой.
— Как он нас, а?.. Ка-ак он нас!..
И прыгающие пальцы просыпали табак.
Другой, взведя пружину, хмурясь, заряжал на коленях автоматный диск, торопился, поглядывая в сторону выстрелов. Ещё слышны были танки и далеко где-то немецкие голоса, перекликавшиеся по лесу. Бил с бронетранспортёра миномёт, и мины, задевая за ветки, рвались в воздухе, как шрапнель. Сюда, в глубину леса, пока ещё достигали редкие пули.
Васич стоял под деревом, спиной опёршись о ствол, сунув руки в карманы шинели. Он знал, что немцы продвигаются по лесу, скоро они будут здесь. Но он всё не давал приказа отойти. Где-то ещё должны быть люди. Отбившиеся, прорвавшиеся поодиночке. Не может быть, что это все и больше никого не осталось. Он отходил последним, где-то бродят поблизости те, кто раньше пробился в лес. И он всё ждал и не уводил остатки дивизиона. Люди, сидя на снегу, прислушивались к голосам и выстрелам: они как будто приблизились.
Подошёл Ищенко.
— Люди беспокоятся. Чего мы ждём?
Васич поднял на него глаза. Он смотрел на него и что-то хотел вспомнить. Что-то важное, с ним связанное.
— Ты отходил с первой батареей?
— Нет, — быстро сказал Ищенко. — Первую вёл Званцев. Я как раз был у них перед этим… Перед тем, как танки прорвались. А что? Ты почему спрашиваешь?
Но Васич не заметил его беспокойства. Он думал о своём: «Должен был ещё кто-то пробиться в лес. Не могли все погибнуть».
— Из тех, что с тобой отходили, жив кто-нибудь?
Ищенко молчал. Он боялся этого вопроса.
— Постой, ты с какой батареей?..
Тогда Ищенко закричал:
— Ты что, проверяешь меня?
Васич посмотрел на него, и тяжёлое подозрение шевельнулось в нем. Он опустил глаза. Он медленно вспоминал. Ищенко не было
