Шрифт:
Закладка:
Его голубые глаза светились волнением.
– Пойдем со мной, – сказал он, протянув мне руку.
– Не хочу, – произнесла я, вытирая слезу, которая катилась по щеке против моей воли.
Его ноздри раздувались – было видно, что он с трудом сдерживает эмоции.
– Ты моя, и я тебе нужен, и я хочу, чтобы ты поднялась со мной наверх, черт возьми.
Я вжала голову в плечи, размазывая слезы по щекам и шмыгая носом.
– Успокойся и иди ко мне. – Он подхватил меня на руки. – Спокойной ночи, Диана.
Я брыкалась, но он прижал меня к себе и прошептал мне на ухо:
– Можешь лягаться и царапаться, сколько тебе угодно. Можешь кричать, бить меня. Можешь обзывать меня последними словами, но спать ты сегодня будешь в моей постели.
Он отнес меня в лифт и потом в свой номер. Захлопнув ногой дверь, он бросил меня на кровать и сорвал свою майку. Мышцы его при этом были так напряжены, что я видела каждый дюйм его великолепной кожи – кожи, к которой прикасались, которую целовали и лизали другие женщины. Новый припадок ревности и сомнений пронзил меня, словно острый нож. Я заорала, как безумная, и изо всех сил сопротивлялась, размахивая руками и брыкаясь, когда он протянул руки и начал раздевать меня.
– Ах ты мерзавец, не смей ко мне прикасаться!
– Тихо-тихо, послушай меня. – Он крепко держал меня в руках, неотрывно глядя на меня, я чувствовала себя в ловушке. – Я до безумия люблю тебя. Мне было очень плохо без тебя. Я словно в аду побывал. Прекрати вести себя как неразумное дитя, – проговорил он, сжимая ладонями мое лицо. – Я люблю тебя, только тебя. Иди ко мне.
Он сгреб меня в охапку и усадил себе на колени. Я не ожидала такой нежности с его стороны. Я думала, что мы подеремся и я смогу выместить на нем всю свою злость, но он обезоружил меня, и теперь я рыдала в его объятиях, а он шептал мне на ухо тихим, но уверенным голосом:
– Как ты думаешь, легко ли мне было пережить твой уход? Ты считала, что я легко с этим справлюсь? Что не буду чувствовать себя одиноким? Преданным? Не буду страдать из-за того, что ты мне лгала? Не буду чувствовать, что меня использовали, а потом бросили? Не буду считать себя бесполезным ничтожеством, которому остается только умереть? Наверное, сложно представить, что бывали такие дни, когда я ненавидел тебя больше, чем любил, за то, что ты бросила меня? Теперь ты понимаешь?
– Я оставила свою прежнюю жизнь ради тебя, – воскликнула я. Мне было так невыносимо больно, что я обхватила себя руками, словно боялась рассыпаться на кусочки. – С того дня, как я встретила тебя, всё, чего я хотела, – это принадлежать тебе. Ты сказал, что ты мой, что ты любишь меня по-настоящему…
Он тихо застонал и тесно прижал меня к себе.
– С тобой я настоящий и принадлежу тебе душой и телом навсегда.
По моим щекам продолжали катиться слезы, а я смотрела в его глаза, такие невыразимо прекрасные, глаза моего Ремингтона. Они такие ярко-голубые, и их нежный взгляд проникал мне в самую душу, казалось, они все обо мне знают, но они уже не смеялись – в них застыла боль, которую испытывала и я. Я больше не могла выносить его взгляд и отчаянно разрыдалась, закрыв лицо руками.
– Все это время с тобой должна была быть я, – произнесла я. – Только я и никто другой.
– Тогда зачем ты заверяла в меня в своей любви, а потом сбежала? Ты умоляла меня сделать тебя своей, а потом бросила, когда я не мог этому помешать. Я не мог поехать за тобой. Разве это честно? Я тогда не мог даже подняться с постели и попытаться остановить тебя.
Я зарыдала еще сильнее.
– Когда я пришел в себя, тебя рядом не было, а было лишь твое гребаное письмо. А я хотел видеть тебя. Только это мне тогда было нужно.
Мне было невероятно тяжело слышать это. Я плакала так горько, что не могла произнести ни слова. Похоже, рыдания так измотали меня, что я задремала у него на коленях, и когда я проснулась среди ночи, мои глаза и голова болели от слез. Я была совершенно обнажена. Я поняла, что он раздел меня, как всегда делал, и я чувствовала его разгоряченную кожу, прижимающуюся к моей. Его голова лежала на моем плече, он обнимал меня руками, и я подалась к нему, прижимаясь еще теснее, несмотря на всю боль, которую испытывала. Да, мы были друг для друга источником величайших страданий и величайшего утешения. Он прижал меня к себе еще крепче и втянул в себя мой запах так жадно, словно это был последний день его жизни, и я сделала то же самое не менее страстно.
На следующий день я чувствовала себя, прямо скажем, дерьмово, но потом за завтраком Ремингтон тихо предложил:
– Пробежишься со мной до спортзала?
Я кивнула.
Он смотрел на меня так, словно не мог понять, что ему делать с готовой вот-вот взорваться гранатой. Я тоже пыталась понять, что делать с собой. Я никогда в жизни не чувствовала себя настолько поглощенной ревностью и обидой, гневом и… в то же время отвращением к себе. От этих эмоций я не могла есть – меня слегка подташнивало, так что я просто выпила апельсиновый сок, а потом натянула спортивные штаны и теннисные туфли и изо всех сил пыталась сдержать рвотные позывы, пока чистила зубы.
Аризона в эти дни была настоящим пеклом, и на тропе перед нашим отелем я натянула кепку и спокойно принялась растягивать мышцы ног, пытаясь сосредоточиться на том, что я любила больше всего на свете после Ремингтона, а именно – на беге. Я была уверена, что это поможет мне встряхнуться и почувствовать себя… ну пусть не отлично, но хотя бы сносно.
Мы больше не говорили об этом. Мы не целовались.
Мы даже не прикасались друг к другу.
С тех пор, как я ревела как идиотка в его объятиях прошлой ночью. Когда я проснулась, он смотрел в окно, повернувшись ко мне в профиль, его лицо было непроницаемо, а когда он повернулся, словно почувствовав мой взгляд, мне пришлось закрыть глаза, потому что я просто испугалась, что если он будет нежен со мной, я снова сломаюсь.
Пока я растягивалась, он подпрыгивал на месте, чтобы разогреться. В простой серой толстовке и спортивных штанах он выглядел так же убийственно, как и всегда. За него можно умереть. Убить. Бросить всю свою жизнь в Сиэтле навсегда.
– Я готова, – сказала я ему, кивая.
– Тогда вперед. – Он мягко шлепнул меня по заднице, и мы стартовали, но после бессонной ночи я не могла бежать с той скоростью, с которой хотелось. Ремингтон сегодня выглядел чуть более усталым, чем обычно, но спокойно трусил рядом со мной, время от времени помахивая кулаками в воздухе.
Я напрасно ждала, когда мои эндорфины начнут мне помогать, тело сегодня отказывалось со мной дружить, как и мои эмоции. Больше всего мне сейчас хотелось забиться в какой-нибудь тихий уголок и плакать, пока не выплачу все, что накипело, всю свою боль, и пока я не перестану злиться на себя и на него за то, что он готов был принять что угодно и кого угодно, в то время как месяцами отказывался от меня.
