— Это… это был сон? — спросила она пустоту сиплым, будто и правда ото сна, голосом.

— Только что — скорее длительная отключка. А до этого ты убивала ядвигу, маялась от жалости к себе и освобождала меня, — пустота с готовностью откликнулась. Пустота, кажется, поселилась в её голове.

Дарья бездумно зажмурилась. В теле ощущалась лёгкость, энергия и небывалая сила. Казалось, она, если захочет, сможет летать.

— Моя ипостась умолчала, — продолжил голос в голове, — что я не так уж нематериален. Мне нужно тело. Он и не мог этого сказать — слишком большой соблазн для людей. Ведь это почти всесилие и бессмертие. Слышишь меня, крошка? Понимаешь меня?

Даша, кажется, понимала. По крайней мере, знала, кто это. Тот самый вампир. В её теле. В её голове. А тело и голова при ней.

Ай, значит, плевать. Голос мягко рассмеялся.

— Приятный подход. Ты мне нравишься с каждой минутой всё больше и больше.

Я вот поднялся посмотреть на этот город. Вообще на этот мир. Он будет наш, моя эгоистичная прелесть.

— А я-то думала, — Даша запнулась, поразившись мелодичности собственного голоса. — Я думала, что умерла.

— Ну что ты, — вампир фыркнул всё с той же приятной смешинкой. — Такие, как ты, не умирают. Умирают герои, умирают гении, умирают сорвиголовы или опускающие руки слабаки. А корыстные, умеющие выгребать жар чужими руками, трусливые из эгоизма, самовлюблённые, не страдающие от своей ограниченности, заложившие совесть за абонемент в спа-салон, — такие удивительно живучи, как сосущие соки мира паразиты, как… вампиры, какой ты теперь, уже не только образно, стала.

Даша поёжилась. Она понимала, что голос наговорил про неё кучу нелестных гадостей, но в общем-то не возражала. Зачем возражать, если правда? Да и потом, гадостями подобные качества Дашка считала только в других личностях, когда личности направляли оные против неё.

— А если серьёзно, — поубавил патоки в голосе новый сожитель тела, — ты не умерла, потому что я, освобождённый из камня, в тебя вселился. Яд ядвиги ничто по сравнению с моей силой. Так что ты снова молода и прекрасна, даже прекраснее, чем была. И на восстановление ушло каких-то полчаса. Ну что, о прекраснейшая, поищем зеркало?

— И мы будем пить кровь из людей? — беспечно хихикнула Дашка, потягиваясь всем телом. Ей было так хорошо, что она выпила бы что угодно и свернула сколько угодно шей, чтоб продлить это блаженное состояние.

— Нет, говорил же, я не питаюсь этой гадостью. Мы будем пить счастье мира. И жить, и цвести, и играть: людьми, событиями или чувствами. Ты сполна увидишь этот мир, как и хотела, деточка, и исполнишь всё желаемое. Мы выжмем этот мир, как тряпку.

Они в унисон торжествующе рассмеялись.

Ветер трепал золотистые волосы девушки невообразимой красоты. Она стояла на крыше, восхищённо зажмурившись, глубоко дыша и подставив лицо солнцу. Она осторожно приоткрыла глаза, затрепетав пушистыми ресницами. В глазах горели восторг, алчность, злая радость и власть.

Вадим Ечеистов [email protected]

Последние прятки

Настаёт день, когда всё живое охватывает неодолимый страх. Люди, звери, птицы стараются спрятаться. Никто не может знать причин этого явления. Никто не знает, но некоторые догадываются, что эти прятки уже ничего не изменят.

От редакции: Когда пугает что-то материальное и осознаваемое, легче понять причину и противостоять страху. Но что делать, когда перед тобой ― чистый, незамутнённый страх?

Пётр отодвинул край шторы. Совсем чуть-чуть, только чтобы краем глаза увидеть пустынную улицу. Тут же раздался обеспокоенный шёпот:

— Немедленно закрой, Петька. Чего ты туда полез?

Свет с улицы, проходя сквозь плотную ткань штор, приобретал ядовито-жёлтый оттенок. В этом желтушном сумраке у дальней стены сидела жена, с выражением неодолимого страха на лице, и прижимала к себе детей. Сын и дочь испуганно смотрели на отца и плакали, но не так, как обычно плачут дети — с рёвом и всхлипами, — а совершенно беззвучно. Слёзы прочертили глянцевые дорожки на их лицах.

Пётр шагнул к двери:

— Успокойтесь, там пока ничего нет. Тихо. И потом, мы ведь почти на последнем этаже. Не плачьте. А я скоро приду. Ещё кое-что проверю и приду.

Он быстро открыл дверь и выскользнул в тёмный коридор. Не стоит его семье видеть, что он тоже до смерти напуган. Ещё одну комнату он отдал семье с третьего этажа. Все жители нижних четырёх этажей были временно расселены по другим квартирам. Никто не спорил, не возмущался, несмотря на то, что друзей и даже просто знакомых среди соседей было немного. Он прислушался у дверей — тишина. Это хорошо — понимают необходимость безмолвия. Страх сделал всех понятливыми.

Его кухня стала временным штабом для жителей их высотки. Четверо мужчин разного возраста сидели у стола и вполголоса переговаривались. Пётр склонился над столом и прошептал:

— А на десятом этаже дверь кто-нибудь проверил? Меня сейчас как кольнуло чтото. Я ведь не был на десятом, а вы?

Мужики переглянулись, глазами перебрасывая этот вопрос друг-другу, и пожали плечами, подтвердив опасения Петра. Он схватил с полки молоток, коробку гвоздей, и мужчины, стараясь не шуметь, бросились из квартиры.

Лифт не работал, а лифтовая служ ба, конечно, не подъедет. Единственная связь между этажами — лестница. Шесть сумеречных пролётов соседи преодолели быстрым шагом, перепрыгивая по две ступеньки сразу. Вот и десятый этаж. Так и есть — дверь открыта. Мало того, она ещё и тихо поскрипывала на сквозняке.

Пётр заглянул на площадку и с досадой выдохнул сквозь зубы:

— Там стекло выбито. Надо окно сначала заделать, а потом заколотим дверь.

— Слышь, Петруха, а чем заделаем? На этом этаже ничего подходящего не видно. А дверь сейчас никто не откроет — все полумёртвые от страха, ― резонно заметил Николай Семёнович, отставной военный из шестьдесят четвёртой квартиры.

Пётр повернулся к Олегу и Лёхе, двум одинаково крепким молодым ребятам. Оба только пять лет назад демобилизовались после срочной службы, и Лёха приехал к армейскому другу в гости. Кто же мог знать, что время он выбрал самое неудачное для поездки.

— Парни, у вас здоровья побольше, сбегайте до моей квартиры — оторвите от шкафа в прихожей заднюю стенку и тащите сюда. Этим оргалитом окно и забьём.

Друзья переглянулись и, коротко кивнув,