Шрифт:
Закладка:
Папа меня просит написать тебе о событии, только что окончившемся. Я дописываю письмо у нас, вытребованный по случаю чрезвычайного съезда всех Арцимовичей, Поли Анковской, Красовских и Скребицких. Меня ужасно интересовало видеть Катерину Петровну: она мне, юноше, была ужасно симпатична, да и с именем ее связывается для меня столько чудных юных воспоминаний: милая Одесса, море, гимназия, товарищество, оперетка, искусство, Клименко, первое представление «Фауста»! Видел ее, и она мне очень, очень понравилась; она мало изменилась: все то же прекрасное, немного страждущее лицо, все та же простая, застенчивая манера. Как бы хотелось вплести свое существование в это душевное и строгое. Она почему-то всегда мне напоминала впечатление от Лизы в «Дворянском гнезде». Жалко, они во вторник уезжают. В воскресенье обещал у них быть с визитом.
Этюд и особенно рисунок идут хорошо: степенно и с жаром… Но, однако, кончаю, чтобы завтра утром непременно послать: так письмо, пожалуй, придет к 17-му. Поздравляю тебя, Нюта моя, и еще раз желаю, чтобы все осталось так в твоей обстановке, как оно теперь. Ах, Нюта, сколько есть интересного пересказать: сам, люди и искусство, пью и не напьюсь этого нектара сознания! Прощай, дорогая. Крепко обнимаю тебя.
Твой беспутный, но только не в деле искусства, брат Миша
4 февраля – экзамен!
1883 год. 6 января. Петербург
Милая, милая моя Нюта, благодарю тебя за участие. Неприбытие Капустина и не осуществившиеся надежды на работу от Полевого, которую он мне обещал прислать на праздники и до сих пор не шлет, а пуще всего мое малодушие – позволяют мне удержать для обеспечения взноса в Академию, однако, не более того, что для этого необходимо, т. е. тринадцать рублей, остальные прошу, моя Нюточка, не обижаясь, принять обратно. Я буду говорить совершенно откровенно, если хочешь – цинично. Я вовсе не горд – это недостаточно сильно: я почти подл в денежных отношениях – я бы принял от тебя деньги совершенно равнодушно, если бы это не повлекло за собой другой подлости: скрывать, что ты – источник моих доходов, потому что признаться в этом – значит слишком уже не бояться презрения даже людей близких, на что я уже совершенно не способен.
Я все сказал, Нюточка, пусть это будет в последний раз. Не ставь ты соблазнов моей слабости. Я буду себя терзать, а это равносильно для меня неуспешности в работе. Только с чистой совестью я могу работать, а уже на ней и так довольно лежит. Пожалуйста! Не обижайся! Если бы это – обидная гордость, то не показал бы я тебе себя так, как я показал. Если я буду нуждаться, то у меня есть всегда в запасе некоторое скверное savoir vivre[65], с которым я, если и не совсем изящно и по-джентльменски, то и не совсем подло могу достать денег. Необходимость меня помирит с неизяществом. Но представь, что я соблазнюсь скрыть (то, о чем я повыше говорил – то), это будет мерзко, и с этим меня ничто не помирит.
Будет об этом. Завтра начинаются опять классы. Ты себе представить не можешь, какой радостью наполняюсь при этой мысли. Глупое, бестолковое праздничное болтанье. Два-три дня, проведенных с Сашей[66] и Палей[67] и 3[инаидой] А[нтоновной][68], проведенных в задушевной беседе несколько часов с Бруни[69] и Савинским[70] – в интересной беседе – вот все, что было приятного за эти три недели. Остальное – беспутное, развращающее шатанье. Саша уедет (невеста его все нездорова: она должна еще недели три пролежать, чтобы совсем поправиться, и поэтому свадьба отложена до весны). Паля будет занят проектами. Савинский уезжает уже за границу, с Бруни буду видеться в Академии.
Никуда, никуда положительно не ступлю ногой – так только и возможно работать. Все эти обеты особенно волнуют меня сегодня, под впечатлением нахожусь беседы с Репиным, который только что был у меня. Сильное он имеет на меня влияние: так ясны и просты его взгляды на задачу художника и на способы подготовки к ней – так искренни, так мало похожи на чесанье языка (чем вообще мы так много занимаемся и что так портит нас и нашу жизнь), так наконец строго и блестяще отражаются в его жизни. Обещал по субботам устроить рисовальные собрания. Искренне радуюсь этому. Завтра, вздохнув всеми легкими, за работу, или, как у нас выражаются, – «ворочить».
Порадуйся со мной, как я душевно радуюсь твоему счастливому житью. Дай тебе судьба, чтобы всегда оставалось по-нынешнему, пока не изменятся твои собственные желания. Ты это очень и очень заслужила, Нюта моя. Анна Петровна получает самые лестные о тебе отзывы от Анны Никифоровны[71]и самые восторженные от Софьи Петровны. Вот тебе свежая новость: Ф[едор] Михайлович[72] женится; написал два дня тому назад бешеное письмо М[арии] Ф[едоровне][73], где объявляет, что он жених Ольги Александровны Богушевской. Она дочь соседнего помещика, ей еще не минуло шестнадцать лет и предстоит еще два года гимназического курса. По отзывам М[арии] Ф[едоровны] и Е. М.[74], которые познакомились с Богушевскими во время летнего пребывания у Феди, семья и барышня – прелестные. Дети в восторге от твоего гостинца и благодарят тебя. Тебе кланяются: М[ария] Ф[едоровна], Е. М., А, П., Роза Александровна, Екатерина Васильевна, Маня[75], m-lle Кнорре[76],
Целую тебя. Твой брат Миша
Ух, надо медали получать! Или нет, нет: надо работать, работать и работать. Слушал «Фауста» – никакого впечатления не произвел. Не застывание же это уже. Нет, это: вон из-под роскошной тени общих веяний и стремлений в каморку, но свою – каморку своего специального труда –
