Роковая, прямо как таковая!

Только сердце ей вроде как заперли.

На признанья смеялась – враньё!

Два закройщика с брючником запили

Исключительно из-за неё.

Не смеяться бы надо – молиться ей,

Жисть её и прижала за то:

Вот однажды сержант из милиции

Сдал в пошив ей букле на пальто.

Но совсем не букле тут причиною,

А причиною – пристальный взгляд.

Был сержант этот видным мужчиною —

Рост четвёртый, размер пятьдесят.

И начались тут у них трали-вали,

Совершенно то есть стыд потеряли,

Позабыли, что для нашей эпохи

Не подходят эти ахи да охи.

Он трезвонит ей, от дел отвлекает,

Сообщите, мол, как жисть протекает?

Протекает, говорит, протекает…

Мы-то знаем – на чего намекает!

Вот однажды сержант из милиции

У «Динамо» стоял на посту,

Натурально, при всёй амуниции,

Со свистком мелодичным во рту.

Вот он видит – идёт его Шейлочка,

И, заметьте, идёт не одна!

Он встряхнул головой хорошенечко —

Видит – это и вправду она.

И тогда, как алкаш на посудинку,

Невзирая на свист и гудки,

Он бросается к Шейлину спутнику

И хватает его за грудки!

Ой, сержант, вы пальцем в небо попали!

То ж не хахаль был, а Шейлин папаня!

Он приехал повидаться с дочуркой

И не ждал такой проделки нечуткий!

Он приехал из родимого Глазго,

А ему дают по рылу, как назло,

Прямо назло, говорю, прямо назло,

Прямо ихней пропаганде как масло!

Ну, начались тут трения с Лондоном,

Взяли наших посольских в клещи!

Раз, мол, вы оскорбляете лорда нам,

Мы вам тоже написаем в щи!

А лишь вынесли лорды решение

Выслать этих, и третьих, и др., —

Наш сержант получил повышение,

Как борец за прогресс и за мир!

И никто и не вспомнил о Шейлочке,

Только брючник надрался – балда!

Ну, а Шейлочку в «раковой шеечке»

Увезли неизвестно куда!

Приходили два хмыря из Минздрава —

До обеда проторчали у зава,

Он уж после нам сказал на летучке,

Что в дурдоме она чуйствует лучше.

Это ж с дури, он сказал, ваша дружба

Не встречала в ней ответа, как нужно!

Всё как нужно, он сказал, всё как нужно…

До чего же, братцы, глупо и скушно!

<1971>

Глава очередная

Неприглядная изнанка материала букле

Одна из стоянок столичного такси. – Возвратно-поступательно-возвратное движение городских масс. – Московские таксисты и водка. – Средний рост советского человека. – Портной супротив табачника. – Жуткий урод в отличном костюме. – Минздрав Минздраву рознь

Возле гостиницы «Украина» (такой гостиницы, кажется, больше нет, – а ещё говорят, что это в СССР сплошные нехватки!), у бровки Кутузовского проспекта, была когда-то стоянка такси, и там устало томилась очередь: топтались, глядели вдаль, высказывали надежды, извергали проклятия. Уж повелось, что очереди в советское время бывали везде. И в кассу кинотеатра, если шёл хороший фильм (впрочем, и фильм не очень хороший собирал достаточно зрителей, кино любили, а премьеры случались реже, чем того хотелось, и даже фильм совсем дрянной, когда выходили из кинотеатра, сердито бормоча, негодуя, поначалу смотрели), и в кассу музея, если открылась интересная выставка (просто так в музеи очередей не припомню, хотя в музеи ходили часто). Очереди были в магазинах, очереди были по вечерам у дверей ресторанов и кафе. Не тотальный дефицит, пусть многого не хватало, но причиной, кажется, был заданный распорядок жизни. Учились, работали в несколько смен, и шли волнами – волна за волной: по синим утренним сумеркам отводили детей в детский сад и сами ехали на работу, затем школьники отправлялись в школу, автобусы, троллейбусы и метро были полны битком, трамваи – это такой особый транспорт, что всегда и гомон, и давка при посадке, пусть салон и наполовину пуст. С утра и днём в магазинах народу не густо, кафе пустуют, но едва наступит обеденный перерыв, в кафе нет ни единого свободного места, не то что столика (комплексный обед стоил дёшево), в магазинах вмиг вырастают очереди – не купишь в перерыв, значит, придётся стоять за продуктами после работы, а вечером основная, поутихшая и поуменьшившаяся волна отхлынивает вспять, а навстречу движется волна средних размеров – очередная смена, учащиеся вечерних школ, студенты-вечерники, и вновь давка в транспорте, очереди у дверей кафе – отработавшие решили, как говорится, культурно отдохнуть, в будни это вполне по карману, даже при вечерних наценках.

Как в песне пелось: крепче за баранку держись, шофёр, проезжая мимо остановки, где шумит и негодует очередь

Такая усреднённая размеренность и справедлива, да неудобна: магазины вечером закрывались, хлеба, да что хлеба – спиртного не купить, если загулял или вдруг нагрянули гости (телефонов-то раз и обчёлся, заранее не позвонишь), за хлебом – в дежурный магазин или в «Елисеевский», торговавший на час, что ли, дольше, за выпивкой – стрелой на угол или за угол, пока не закрючили дверь, за пять, за три минуты до закрытия магазина, и упрашивать от сердца продавщицу, чтоб не спешила закрывать отдел, продала, та редко откажет, поскольку нагляделась, живёт с пониманием, или одалживать взаимообразно выпивку у добрых соседей (когда такие имеются, когда имеется у них спиртное), или спешить к ночному таксисту – червонец (цены семидесятых), и бутылка водки, извлечённая из приоткрытого багажника машины, у тебя в руках, или – два червонца (что почти чересчур) и заняты оба кармана. Это был редкий случай, когда машина с «зелёным огоньком» вдруг притормаживала в ночной темноте, шофёры – люди зоркие, и глаз у них намётан, они сразу понимали – клиент ли надеется попасть куда-нибудь в Бирюлёво или в Медведково (см. вторую часть главы «История, которая имела место в Петровском парке и около него»), либо сигналит покупатель. Можно, конечно,