вспомнил два прыща за решёткой на тощей груди Сольмеке, и как просовывал сквозь прутья руку, пытаясь обнять пониже. Подростковый копчик. Раздвоенный. Патрикей обманывал Сольмеке. Он всё знал про огромную чёрную ванну, про то, куда делся Иван Васильевич и про то, что в ванне плавало ещё одно нетленное, нетронутое, спящее тело — младой жены Ивановой, красавицы Васильчиковой, как то начертано было на чёрном мраморе. Читал он и те жуткие приказы на шести серебряных лепестках на царском венце, снятом с грозной головы. Пять из них лежали теперь под твидовым пиджачком, шестой был в Сольмеке. Знал он это всё, потому что сам работал в органическом отделе мавзолея, и знал, что сохранявшееся там тело сгнило за шесть лет, сгнило полностью, и что к 31 году, моменту обнаружения чёрной ванны, лишь отчаянно изготовленный восковой слепок с посмертной маски инсультного паралитика прикрывал люесные кости. Патрикею и пришла идея перенести эту маску на обнаруженное нетленное тело. Он же заметил, когда перелили раствор в мавзолейный хрустальный гроб, что на дне и по бокам чёрной ванны остался желтоватый, телесного оттенка осадок, который намного пластичнее, чем воск, ложился на Иваново лицо. Идеально загримированый царь московский приобрел черты лица вождя мирового пролетариата, был переодет в твидовый пиджачок и залит тем же раствором, степень преломления которого оказалась близка к воздушной. Но практически никто не знал, что под Ивановым хрусталем есть ещё одно, сообщающееся с ним водное ложе, с распростёртой красавицей Анной Васильчиковой, ставшей новой, нестареющей женой главного, в акваланге, Сверх-Огра этой страны. Вот уже десять лет, с того времени как его предыдущая, живая, несчастная смертная жена пустила себе в висок пулю. Никак не искажены, ничем не скрыты прелести Васильчиковой в растворе, степень преломления которого близка к воздушной. Консервная кукла — думал о ней Патрикей.

На следующий день Сольмеке получила уже совершенно детальную, почти абсолютной точности, как заверил её Огр, подонную карту маленького участка Дуная в районе самой северной его точки у Регенсбурга. Именно туда предстояло ей отправляться завтра, совсем не в Шпрею.

ВАЛГАЛЛА

Пикируя, самолёт уподобился туфле маленького Мука, порыв ветра потащил парашютистку по поверхности Дуная и стал вить из неё корпускулярно-волнового андрогина, пока она не сумела избавиться от Калашникова со стропилами и не канула на дно. Там ерши — алхимики расштопоривали солевые сосудики и оптические колбочки меж глазастых рыбьих конфорок, где росло ворованное лунное свеченье, отчего вода, проваренная в амёбьем свете, монгольфьерной дымкой отделялась от тяжёлых пластов и приливала к луне, словно летучая фракция слышного в висках Сольмеке прибоя, подтачивающего тяжёлую хватку Рейха, так что следы автоматчиков, бегущих к водной кромке воды, ложились по-волчьи, а ноги поддёргивались как на батутах змеиной, прибрежных ужей, вязки. Очень пригодились Сольмеке её ныряльные способности. Долго она не могла определить по дну нужное направление, сказался всего лишь день подготовки по этому участку громадной реки. Ночь, будучи зрачком лунного глазного яблока, расширялась дурманным приливом и отливала, уходя вместе с луной в грузную реку. И как она никогда не исчезала из Дуная, точно из колодца, где всегда видны звёзды, так и в убогом прибрежном Штраубинге с тысячелетней городской историей эта ночь никуда не исчезала, только, мерцая белком, ужималась в очередное из зорких оконцев, нашпиговавших архитектурное рубище и столь пугливых, что фахверковые дома съёживались, чем ближе Сольмеке подплывала. Но возможно к утру, после этой особо тугой и пряной ночи наконец-то взбухнут оконные глазницы, закрутятся винтовые лестницы на мансарды и в светёлки и, сотрясая побелку с бюргерских перегородок и обнажая бревенчатые округлости, многоочитая, как Кармен, бывшая варварская деревня задвигает куриными ногами. Ату её десантницу!

Сольмеке наконец сориентировалась. Плавать теперь ей было легче. Перед самым вылетом на задание Огр приказал вытащить из её женского места резной серебряный лепесток и хотя после того, как он лично, с помощью двух гинекологов, удостоверился, что на потайной слизистой остался негативный отпечаток от чернёного серебра, на Сольмеке был надет тот же пояс целомудрия, ей был дан от него ключ. Сольмеке опять чувствовала, как в детстве при плавании в озере Икуль, опьянение от жабры меж ногами. В этом районе, на крайнем северном отрезке Дуная, были две баварские Валгаллы — квадратная белая и круглая жёлтая.

***

В Москве изредка уже включали уличное освещение. Изображение девушки — думал Патрикей, — искусство немногих черт, подобно иероглифу комнаты на створке окна, где, словно в стёртой устрице, расплывается фонарная жемчужина, гнущая запредельный свой столб, как девичью выю та, разбухшая, застёжка, что отстегнёт, как парашют, небо и он окажется перед безвидной и пустой землёй. Недоступная Сольмеке. Патрикей не мог представить, что она сейчас за линией фронта. Просто вокруг неё стала сжиматься разбухшая кора из разделивших их рельефных, городских, человечьих складок, в которые и впились шерстистые комарики полуутопленной в нём пещерной шкуры с палёными когтями, пытаясь вылущить дриаду, бившуюся как молния с мириадом промежностей. Туда, в промежность с отпечатком резного серебра, и должны быть вложены две электролитные жемчужинки, отломанные кончики разнополюсных сталагмитов из водных пещер под белой и жёлтой Валгаллами, и запечатаны поясом целомудрия, чтобы в женских потаённостях Сольмеке, с пульсирующей чернёной микросхемой на слизистой оболочке, началась кристаллизация нового лепестка, женского, нужного для пахучего венца плавучей Васильчиковой, двукопчиковой супруги мёртвого царя, выбранной из трёх тысяч претенденток. Тогда и произойдет то, что обещал Бомелий, придворный чудодей Грозного, глядя на обоих ассистентов, посаженных на кол. Сначала он показал мертворожденного козлёнка, дёргавшегося в чёрной ванне с хитрым раствором, но, сказал Бомелий, инструментарий для воскрешения человека гораздо мудренее. И материал для его изготовления потребен Бомелию из страны баваров, из имперского города Регенсбурга. Впечатленный ожившим козлёнком, послал Грозный за этим материалом. Очень надеялся Бомелий, что сам поедет с посольством в Регенсбург, но не был выпущен. Всё это, и многое другое, прочитал одарённый сотрудник органического отдела мавзолея Патрикей на черном боку огромной ванны, он же и посоветовал Огру выписать в Москву Сольмеке, после того как ощупал её в лагере.

***

На гребне очередной воробьиной горы по дороге от усадьбы до города предрассветный велосипедист барон Штурмундлибе будто влетал в ударную волну от нового, грохнувшего вниз ошмётка грозового куколя, так что вскоре чистый звёздный махаон, ещё поддёргивая протуберанцы в туманных оборванцах и быстро бледнея, порхал над