партии: Евсевий Никомидийский и его клевреты. Они подписались под символом только рукой, а не душею (manu solo, nоn mente)[81]. Их сердца не расположены были к символу. Все они подписались, по свидетельству Федорита, «коварно, не искренне» (ύπούλως, ούχ είλιχρινϖ ς), что и доказали своим последующим поведением и враждой к Никейскому символу. Они, по этому же свидетельству, боялись главным образом того, чтобы не потерять своих епископских кафедр и не подпасть под отлучение[82]: только это мирское соображение заставляет их присоединить свою подпись к символу наряду с другими епископами. Приверженцы Евсевия Никомидийского как до собора Никейского, так и после собора остались верными учению арианскому в его крайней форме. Подпись под символ ни к чему не обязывала этих двоедушных созданий. — С таким же лицемерным расположением духа подписался под символом Евсевий Кесарийский и его приверженцы, присутствовавшие на соборе Никейском. Когда символ Евсевия Кесарийского не был принят собором в полном составе, но потерпел весьма значительные изменения, это сильно смутило дух его. Он увидел, что он сражен, что его изворотливость ни к чему не послужила. Евсевий после этого был в большом затруднении — подписать ли символ Никейский, к которому не лежала его арианствующая душа, или нет.[83] Приверженность к арианству говорила ему — не следует; но опасность, с какою могла быть сопряжена для него такая решительность, побуждает его, вопреки убеждению, подать голос за символ, исповедывать который он не хотел. Евсевий подписался, а за ним и другие. Лучшим доказательством того, как мало арианская группа, предводимая Евсевием, соглашалась с определениями собора, кроме последующего поведения Евсевия в истории христианской, служит его послание, написанное им тотчас по заключевии собора к его пастве, до возвращения его в епархию[84]. В этом послании Евсевий очень недвусмысленно дает знать, что в сущности он остается при прежних убеждениях. А нужно помнить, что партия Евсевия Кесарийского была значительна по своему влиянию и численности[85]; из нее вышли впоследствии почти все дальнейшие движения арианские умеренного характера, именно так называемые полуарианские движения, которые составляли опасную силу, противодействующую церкви. Клир и паства церкви кесарийской, в которой предстоятелем был Евсевий, разделяли, должно думать, мысли своего епископа в спорном вопросе. Символ, представленный Евсевием на соборе от имени кесарийской церкви, действительно был выражением шаткости мнений кесарийцев по вопросу. Подписывая символ, составленный в Никее, другого характера, Евсевий тем самым, казалось, отрекался от своих прежних убеждений. Поэтому ему нужно было оправдать себя в глазах паствы, что он и делает в своем послании[86]. В нем он старался уверить паству, что в сущности дело оставалось по-прежнему; собор — старался внушить Евсевий — не сделал ничего нового, не утвердил ничего в догматике отличного от того, во что и как веровал доселе сам Евсевий и веровала церковь кесарийская. Поэтому все послание состоит из различных перетолкований догматических определений собора, правда, перетолкований довольно тонких. Церковь кесарийская должна была увериться из послания, что ни ему, Евсевию, ни его пасомым нет надобности изменять своих воззрений. Это было непрямым отрицанием Никейского собора. В своем послании, после исторической его части, прежде всего он поясняет смысл принятого собором термина: «из сущности Отца». Истинный смысл выражения, без сомнения, тот, что Сын по своей сущности такой же Бог, как и Отец; но Евсевий в своих целях, умалчивая о положительпом смысле термина, указывает только отрицательный смысл; именно по его объяснению выражение означает, что «Сын не есть часть Отца». Но этого, собственно, никто не утверждал и не доказывал, и сущность арианства, против которого направлялся термин, вовсе не состояла в подобном мнении. Истолковывая так этот важный термин, Евсевий как бы хотел дать знать, что арианство этим термином ничуть по устраняется. Еще хитроумнее его объяснения по поводу другого существенного выражения Никейского символа: όμοούσιος. Толкуя это выражение по-видимому правильно, в духе собора, он старается однако дать понять, что выражение это принято им и его сторонниками из чисто внешних расчетов, а не вследствие убеждения в истиности смысла, который соединяется с ним. Он не обинуясь замечает: «не отвергли слова: единосущный, имея в виду сохранить мир, которого всей душей желаем» (и только-то!). Евсевий далее не стесняется дать собственный свой смысл и словам, внесенным отцами в символ: «рожденного, не сотворенного». Этим, по нему, обозначается, что «Сын не есть творение подобное тем, которых Он сам создал, но что Он получил существо превосходнейшее, чем у всякой твари»; но такое объяснение мог бы принять всякий арианин: этого не отрицал и сам Арий. Особенную изворотливость показывает Евсевий, когда нужно было объяснить, почему принято собором анафематствование, приложенное к символу, в котором (анафематствовании) проклиналось арианство. Он не говорил о том, что собор анафематствует арианские термины за нечестивый смысл, какой с ними соединяется. По его словам, эти выражения анафематствованы потому, что их не встречается в св. Писании. «Так как ни в одной богодухновенной книге, говорит Евсевий, нет слов: Сын произошел из не сущего, или было время, когда Его не было, и других тому подобных, то и неприлично употреблять их в церкви. С этим прекрасным мнением мы согласились и потому еще, что и прежде не имели обыкновения употреблять подобных слов». Истинный характер анафематствования, при подобных объяснениях, терял свое значение. Говоря так, не хотел ли Евсевий того, чтобы оставаться в дружественных отношениях с прочими арианами? Наконец, в заключении послания Евсевий решительно говорит, что он потому принял Никейское изложение веры, что оно совершенно согласно с тем символом, какой представил и он сам на рассмотрение собора. Значит, выходило по нему, собор ничего нового не постановил, все осталось по- прежнему для Евсевия и его партии. «Когда, говорит он, по внимательном исследовании смысла слов (внесенных в символ Никейский) оказалось, что они согласны с теми, которые употреблены в нашем собственном исповедании веры (если так, то почему он колебался подписать символ Никейский!?), тогда мы приняли их без спора, как не возбуждающие более беспокойства»[87]). Такими доводами Евсевий Кесарийский в ничто обращал действия собора против арианства, по крайней мере, против арианства в умеренной его форме.

Мыслившие в духе арианства сделали уступку собору Никейскому, вошли в сделку со своею совестью, согласились с требованиями противоположной, православной, партии, но согласились больше на словах, чем на деле. Истина восторжествовала на соборе, но должно было пройти немало времени, прежде чем она достигла общецерковного признания.

II. Географическое распределение защитников Никейского собора, никейцев и противников