Шрифт:
Закладка:
– Выйди и закрой дверь с той стороны.
Слонской хватает покладистости не спорить со мной, и спустя двадцать звонких шагов мы с ее отцом остаемся наедине. Я всматриваюсь в испещренное морщинами лицо, залитое неровным малиновым румянцем, и все равно не нахожу в себе жалости.
– Евгений Аркадьевич, сокрытие бумаг не убережет вас от уголовного дела, – я беру высокий стакан и наливаю в него «Перье», предпочитая лукавству честность. Генеральный же, роняя голову на ладони, затравленно взирает на меня снизу-вверх. – Если в ваших действиях обнаружат состав, конечно.
Слонский мрачно морщит лоб. За окном все так же валит снег, а я чувствую нежность на кончиках пальцев, открывая сообщение от Ольги.
«Знаешь, а ты был прав».
Прав в чем? В том, что у нее невероятные глаза, в которых можно утонуть? Или в том, что моя любимая темно-синяя рубашка смотрится на ней гораздо лучше, чем на мне? Или в том, что ночью мы все-таки перебудили соседей своими криками-стонами?
«В чем?»
Ответ не заставляет себя долго ждать. И я тяну губы в широченной идиотской улыбке, не разбирая того, что пытается до меня донести седовласый визави.
Его пламенная речь сливается в один звук, ничуть не мешая упиваться согревающей грудь теплотой.
«Я не то что его имя не вспомнила – я свое забыла».
Собеседнику приходится несколько раз меня звать, чтобы я все-таки спустился с небес на грешную землю и обратил на него внимание. Только дискутировать с ним я больше не собираюсь. Резко поднимаюсь из-за стола и мимоходом бросаю.
– Евгений Аркадьевич, один момент, – я выдерживаю практически Мхатовскую паузу и заставляю Слонского уронить челюсть от изумления: – Сегодня утром Аверина выполняла мое поручение. Надеюсь, вы не станете объявлять ей выговор за отсутствие на рабочем месте?
Воздух сгущается от напряжения, и в нем с легкостью может застрять ложка. Задетая мужчиной «Перье» с дробным стуком падает на ковер и катится прямиком к моим ногам. Ухмыляясь, я останавливаю бутылку носком туфли и возвращаю генеральному в оглушающей тишине.
Занавес, господа.
Глава 12
Макс
Терпкий аромат хвои перемешивается с клубами дыма. Оседает на одежде, впитывается в кожу и волосы. Вакханалия началась в «Орхидее» примерно полчаса назад. Когда владелец заведения привез елку и с помощью двух охранников водрузил ее в центре зала.
Теперь миниатюрные низенькие официантки-близняшки и веселый мальчик-кальянщик носятся довольные, а строгий администратор торжественно вешает на разлапистую колючую ветку большой сине-серебряный шар.
Атмосфера царит самая что ни на есть праздничная. Ну а я спокойно потягиваю имбирный чай, иногда косясь на циферблат черно-бирюзовых спортивных часов. Делаю ставки, кто освободится раньше: Оля с работы или Макар со службы.
– Все так же не любишь Новый год?
Наплевав на то, что это не входит в ее обязанности, Карина приносит мне вишневый штрудель и загадочно подмигивает. Ее медно-золотистые волосы уложены в мудреную прическу из множества мелких кос и кудряшек. Платье, сияющее пайетками, туго обтягивает стройную фигуру.
Но ни ее наряд, ни многообещающая улыбка не имеют никакого значения.
Потому что в «Орхидею» в этот момент входит моя Оля. В скромной черной водолазке под горло, узких черных джинсах и шнурованных ботинках без каблука она затмевает всех представительниц женского пола, присутствующих в баре.
По крайней мере, в моей голове не остается никаких мыслей, кроме как усадить ее на колени, крепко стиснуть бедра и оставить поцелуй-укус на плече. Аверина звонко, заливисто смеется, проводит ладонями по моей шее и запутывается пальцами в волосах, в разы усложняя задачу дождаться приятеля.
– Капучино с карамельным сиропом для дамы.
Звучит где-то на заднем плане, и я только сейчас замечаю, что Карина до сих пор стоит рядом с нами, сложив руки на выглядывающей из декольте груди.
С Ольгой всегда так.
Я теряюсь в пространстве, выпадаю из реальности, сосредоточиваясь на ней одной. Путаю имена знакомых, пропускаю важные встречи и плюю на чужое мнение. Так было в универе, когда я подрабатывал на двух работах, прогуливал пары, а она писала лекции за меня. Так и сейчас.
Кофе дымится на столике, а я проигрываю битву собственным инстинктам и жадно набрасываюсь на губы девчонки, от которой у меня исправно сносит крышу и ломает ограничители. Отодвигаю край водолазки, в настойчивой ласке пройдясь по гладкой нежной коже, когда над головой раздается насмешливое.
– Шерше ля фам.
Оля с тихим разочарованным вздохом прерывает поцелуй. Медленно сползает с моих колен. И облокачивается на спинку дивана, отвечая бритоголовому верзиле ироничным.
– Так вот ты какой, северный олень, – Макар громко гогочет, заставляя людей за соседним столиком вздрогнуть, и тянет свою лапищу Авериной.
– Торопов Макар. Слуга закона и ваш покорный слуга, если понадобится.
Опасения, что близкие мне люди друг другу не понравятся, быстро развеиваются. Неловкости нет и в помине.
Мы быстро переходим с травяного чая на «осенний суп», а потом и на фирменные шоты от татуированного бармена. Отправляем в топку, все, что пьется, и все, что феерично горит.
И если Оля к концу вечера, а если быть точным – к трем часам ночи, вполне вменяема, то Макар напивается до розовых слонов. Первый раз на моей памяти.
Богатырским движением он рвет рубашке все пуговицы, выбрасывает в сторону ненужную ткань и лезет на барную стойку. Впечатлять собравшихся стриптизом.
Нам же остается молиться, что дерево, из которого она сделана, достаточно крепкое, чтобы выдержать сто килограмм живого веса.
– Отправь, как проспится, на Маросейку тридцать восемь, пожалуйста.
Я сую Карине несколько пятитысячных банкнот, покрывая, в том числе, и моральный ущерб, и утаскиваю скорее Аверину из нормального бара, превратившегося стараниями приятеля в вертеп. Благо, что идти до дома ровно пять минут.
Окна комплекса, на двадцать первом этаже которого находится моя квартира, не горят. Мирно сопит на вахте консьерж. И только мы крадемся, как ночные воришки, чтобы не разбудить строгую женщину преклонного возраста, способную построить здесь всех и каждого.
От важного полковника Павла Терентьевича, каждое утро выгуливающего гончую Эллу под недовольное ворчание его жены. До озорного мальчугана Виталика, пытавшегося разукрасить стены подъезда во все цвета радуги и отправленного доблестной Тамарой Николаевной на перевоспитание. Путем приведения бордюра придомовой территории в первозданное кипенно-белое состояние под чутким руководством того самого Павла Терентьевича.
Спустя минуту мы вваливаемся в кабину лифта и
