человек представлял нечто данное, застывшее, если бы так называемая „человеческая природа“ представляла нечто неизменное. Когда то в это верили все. На этом основании ученые пресерьезно разлагали на мельчайшие части механизм „человеческой природы“ и старались придумать такое „совершенное“ законодательство, которое вполне обеспечивало бы эту „природу“ всяким „благополучием“ и свободой. В настоящее время „человеческая природа“ так же дурно пахнет, как „свободная воля“, „бессмертие души“ и другие метафизические бредни. Человек нам кажется теперь существом крайне изменчивым под влиянием всех внешних явлений. Каким же образом можно обеспечить личности свободу путей законов? Закон, самый лучший, самый снисходительный закон может только закрепить за мною то, что теперь есть, может кристаллизовать то, что теперь пребывает в состоянии аморфном. Но разве я завтра буду тем, что я есмь сегодня? Разве завтра будет моим благом то, что является таковым сегодня? А ведь то, что мне дорого теперь, после может стать мне ненавистным, и наоборот. Зачем же закон хочет узаконить настоящее, когда оно неизбежно осуждено на исчезновение, когда беспрерывное движение и вне человека и внутри его неумолимо ломает и разрушает всякие установившиеся рамки, которые хотят остановить поток жизни? Понятно, что в лучшей случае он должен из ограды личности превратиться в ее тюрьму, если он вначале и давал ей сомнительные гарантии. Итак, закон не только противоречит научному мышлению, не только основан на беззаконии, но и всегда приводит к цели, противоположной тому, что было его задачей.

Хотите иллюстрацию той роли, которую играет закон в нашей жизни? Представьте себе большое количество точек, соедините их прямыми линиями, эта сеть и будет нашим современный обществом: точки — это наши „свободные“ граждане, линии изображают узенькие тропинки законов. Как только рождается человек на свет божий, ему назначено уже определенное положение, по крайней мере, он обеспечен исходной „точкой“. От той точки, на которой он стоит, заботливый закон предначертал ему ряд линий, соединяющих его с другими подобными же гражданами — точками. По этим линиям, узеньким и тесным каналикам и будет гнать свою утлую житейскую ладью бедный „гражданин“. Он может томиться среди скалистых, угрюмых берегов, он может утонуть: ему никто не станет мешать, ведь, он „свободен“... Но горе ему, если он захочет оставить „блаженную стезю“ закона и причалить к берегу. Грубая лапа пригнет его до земли и напомнит, что закон дает каждому свободу томиться, гибнуть или умирать, но он никогда не дает и не может дать свободы жить... Эту гордую свободу человек получит, только тогда, когда он совершенно разорвет всю грубую сеть закона, сломает все законные рамки, откажется влачиться по узеньким тропинкам права и смело выйдет на широкую, столбовую дорогу свободной творческой жизни.

VIII.

О суде.

В своем блестящей докладе международному конгрессу 1900 года тов. Кропоткин признается, говоря о суде: „мы о нем часто говорили, анархистские газеты постоянно его критикуют и однако мы еще не вполне подрыли его в самих его основаниях2“. Эта мысль нашего учителя не только верна, но находит себе довольно простое объяснение. Чтобы подрыть до основания какой нибудь институт, нужно знать это самое основание его, нужно знать, где его социальные корни. По отношению к государственной власти анархистская критика исполнила свою разрушительную работу так основательно, что даже наши противники — социалисты должны, по крайней мере, формально принять некоторые наши принципы. Ничего подобного не сделано в отношении суда, и по той простой причине, что в этой области мы недалеко ушли от самих социалистов. Мы много критиковали современные и другие формы суда. Но разобрали ли мы самую сущность суда? Раскрыли ли мы его внутреннюю природу?

Государство и суд, говорит тов. Кропоткин в том же докладе, „суть два учреждения, которые не только со-существуют в истории, но и тесно связаны между собой узами причины и следствия“. Эта мысль мне кажется не вполне верной. Правда, что на протяжении всей истории мы видим эти два учреждения всегда рядом. Правда и то, что суд со времени возникновения государства является ни чем иным как подчиненный органом власти. По значит ли это, что природа суда и государства одна и та же? Значит ли это что уничтожение государства есть тем самым уничтожение суда? Нет, и потому, что эти два института коренятся в совершенно различной социальной почве.

Государство с первых дней своего появления на арене истории было и осталось до наших дней органом классового господства. Оно возникло тогда, когда одно племя, победив другое в междоусобной войне, нашло для себя достаточно выгодный не перебить своих побежденных врагов, а поработить их, отнять у них не жизнь, а их рабочую силу и свободу. С течением времени перемены в способах производства, эволюция собственности и общественных отношений, вели к тому, что господствующий класс должен был придавать своему органу — государству каждый раз другую форму. Но во всех своих формах, даже наиболее демократических, государство было и вечно будет только органом голого классового насилия.

Иное дело суд. Понятно, что в классовой обществе и суд должен подчиниться интересам господ и стать, наряду с другими социальными институтами, только „департаментом“ государства. Но тем не менее природа суда совсем иная. Государство не может существовать без суда, суд нисколько не нуждается в государственной власти. Власть и суд суть две силы, которые всегда почти шли вместе, временами одна подчиняла другую, но каждая из них имеет свою особую природу.

Уже в глубокие времена туманной древности, когда государство было еще чем то совершенно неизвестный, суд уже зарождался и пускал свои корни. Когда родовая община забрасывала камнями „преступного“ члена, она в сущности была судьей. Разве количество и форма определяли? сущность социального института? Не важно, что судьями были все члены общины, не важно, что все они вместе исполняли свой приговор, а не специальный палач, а важно только то, что в известные моменты люди все таки делились на две - стороны: одна представляла судящих, другая — подсудимых, что одна сторона имела право произносить приговор, который другая сторона должна была исполнить. Именно в этом, а не в чем либо ином вся суть суда. Вся последующая история только изменяла формы, но не внутреннюю природу суда. Священник, феодал и буржуа каждый старался только приспособить этот исконный орган насилия к специальный групповым интересам. В социалистической обществе этот суд будет служить орудием другой группы, которая теперь явно стремится к господству, именно: Интеллигенции. Какую бы форму ни принял суд в будущей, он остается судом,