этому списку он добавил. Извлечь что-либо путное из этих мелочей и пустяков — трудная задача. Наиболее богатые и важные материалы из исследованных им памятников в научный оборот Бадер вообще не ввел и — главное — не позволял этого сделать другим.

В 1928 году копал он Синьковское городище дьякова типа под Москвой. Кроме полустраничной заметки, помещенной через год в журнале «Московский краевед», за пятьдесят лет ничего об этом не написал. Это не помешало ему считать своими даже материалы, добытые на городище Б. А. Куфтиным в 1923—1924 годах, и запретить пользоваться ими сотрудникам Московской экспедиции Института археологии.

В 1927—1929 годах Крымскую яйлу обследовал Б. С. Жуков. С ним были студенты-практиканты Г. Ф. Дебец и О. Н. Бадер. Жуков погиб, не успев издать собранные коллекции. Отто Николаевич уверовал в то, что с тех пор они принадлежат именно ему. При подготовке кандидатской диссертации мне эти материалы понадобились, и мой руководитель Дебец попросил своего друга допустить меня к ним. Тот с неохотой разрешил. Но стоило мне десять лет спустя включить данные о стоянках Ат-баш и Юсуповский бассейн в монографию «Неолит Крыма и Черноморского побережья Кавказа» (1962), как Бадер обвинил меня в покушении на его личную собственность. Он, правда, заниматься этими коллекциями уже не будет, но по закону они должны перейти к его единственному наследнику — сыну Коле. Отказавшись от полной публикации, некоторые сведения о стоянках я все же привел. С тех пор наши отношения с Отто Николаевичем навсегда испортились, хотя ни он, ни Коля к памятникам типа Ат-баша так и не обратились.

Бесспорное достижение Бадера — открытие поселений поздняковcкой культуры на Оке. Произошло это в 1926—1928 годах. За полвека материалы опубликованы не были.

Ну, скажут, это времена давние. Исследователь ушел далеко вперед, интересы его изменились. Но, во-первых, зачем же вести себя как собака на сене. А, во-вторых, с результатами послевоенных экспедиций все обстояло точно так же. В 1945—1952 годах Бадер полностью раскопал палеолитическую стоянку Талицкого на Каме. За четверть столетия появились лишь краткие информации. Изучение Каповой пещеры продолжалось свыше пятнадцати лет. Что оно дало, не очень понятно.

Не буду продолжать этот перечень. Думаю, что для археологов все ясно. Сначала можно было ссылаться на отсутствие издательских возможностей и тяжелые условия жизни в провинции. Но после возвращения в Москву на протяжении четверти века работы в академическом институте Отто Николаевич мог написать и напечатать все, что хотел. Меж тем ничего кроме заметок и предварительных сообщений из-под его пера не выходило. Запланированную докторскую диссертацию «Древнейшая история Прикамья» он не подготовил. Искомую степень ему дали за «обобщающий доклад», т. е. за брошюру на 42 страницах. После его смерти ни одной объемной и заслуживающей публикации рукописи в его архиве не обнаружилось. Не заметно и созданной им школы. Капову пещеру пришлось отдать ленинградцам.

Этот итог нетрудно было предвидеть, но желающих вмешаться в ситуацию, исправить ее, не нашлось. Он был старейшим среди нас, имел несомненные заслуги перед наукой, умел ладить с начальством, и те, кто, вроде меня, советовали ему отказаться от экспедиций и засесть за приведение в порядок своих материалов, выглядели в глазах окружающих злобными завистниками.

Как сам воспринимал он сложившееся положение? Сперва сетовал, что полевых археологов не ценят. Потом, завоевав прочные позиции в институте, счел себя ведущим ученым и не постеснялся в официальном документе говорить обо мне, как о «кабинетном теоретике», явно противопоставляя подобных «настоящим археологам», ежегодно ведущим раскопки. И все-таки какое-то смутное беспокойство он чувствовал. Свидетельство тому — список его публикаций, построенный автором по принципу «числом поболее». Там фигурирует, например, статья М. В. Воеводского и А. В. Збруевой, поскольку выводы ее принадлежат... О. Н. Бадеру, как будто эти опытные археологи и его друзья не могли сделать выводы сами. Тут и заметка журналиста В. Черникова в «Неделе» с разъяснением, что схематический рисунок, ее иллюстрирующий, выполнен О. Н. Бадером. Другой рисунок, помещенный в отчете Н. П. Милонова, также помог Отто Николаевичу увеличить перечень своих трудов на единицу. Интервью корреспондента «Науки и религии» В. В. Зыбковца со своим учителем Бадером тоже включено в список. Некролог К. В. Сальникова с сорока подписями — тоже. В аннотациях Бадер рекомендовал себя как автора десяти монографий. Даже приняв за оные его брошюры, десятка набрать никак нельзя. Все это черты человека с комплексом неполноценности.

Бадер не одинок. Точно таков Д. А. Крайнов. Много сходного в деятельности В. П. Шилова, А. П. Окладникова, Н. Н. Гуриной. Будем откровенны: всю жизнь они занимались тем, что им больше всего нравилось, тем, чего им хотелось: ездили в экспедиции, что-то искали, что-то копали, а потом рьяно рекламировали свои находки. Порою достижения действительно были значительны, хотя скромность в их оценке не помешала бы (вспомним афишу: «Два открытия века — Капова пещера и Сунгирь»). Порою шум поднимался вокруг чего-то весьма сомнительного: Сходненской и Хвалынской черепных крышек, палеолита на Печоре и т.д. Работать камерально, тщательно классифицировать и анализировать находки, готовить серьезные публикации материалов из раскопок такие археологи не любят, не умеют, не хотят. В оправдание всегда можно сослаться на страшную загруженность и плохие издательские возможности.

Я не склонен безоговорочно осуждать «полевых археологов». Мой собственный отец, оказавший решающее влияние на мою жизнь, во многом был близок к этому типу. Он любил экспедиции, поездки в заповедники, вылазки за город неизмеримо больше, чем свои лекции в университете и составление книг и статей. Его дневники переполнены записями тонких, оригинальных наблюдений, затрагивающих поведение зверей, птиц, всю природу в целом. Но лишь отдельные замеченные им факты нашли отражение в печати. Крупных монографий он не создал.

Я понимаю психологию отца, могу понять и Бадера. Но разница между этими двумя случаями велика. Жаль, что отец оставил мало публикаций, но его наблюдения за сусликами, синицами, щурками могут быть еще сотни раз повторены. Неизданные коллекции из стоянки Талицкого или Синьковского городища дефектны. Вновь раскопать раскопанное нельзя. Проверить тезисы, брошенные археологом в предварительных сообщениях без всякой аргументации, невозможно. В первом случае урон науке не нанесен, во втором — вполне реален.

Так что же делать? Сейчас «полевым археологам» все мы бездумно потворствуем. Никому не хочется вступать в конфликты, тем паче ради каких-то абстракций, к числу коих относят и интересы науки. А главное — у нас господствует ложная Идея, что лучше исследовать курган или поселение, не вводя полученные материалы в научный оборот, чем воздержаться от этого. Полуслепой и плохо подготовленный