Витькой думали о том же. Так всегда бывает. Не знаешь, где тебя поджидает беда. Илико не выходил у нас из головы. И Светка. Что она теперь будет делать? Не помогут ей смешные истории Яна. Да и будет ли она их теперь слушать!

Весь следующий день мы провели в горах. Светки с нами не было. Мы думали, что она, наверное, сейчас сидит где-нибудь с Илико и во все глаза слушает его песни. И, кажется, мы были бы рады, если бы это было так на самом деле. Потому что тогда бы Светка не была молчаливой и к ней, наверно, вернулся бы ее смех.

С гор мы спустились в сумерки. И хотя валились с ног, не торопились укрыться в палатке. Может, где-то промелькнет Светка?… Но Светки не было.

Тогда мы поплелись к Арагве. Она сидела на выступавшем из воды камне. Может, как и мы, хотела подслушать бесшумный разговор потока?

Витька был смелее меня и снова спросил первым:

— Ты не видела его?

Светка промолчала. Значит, не видела.

Мы разделись и бросились в воду. Река обжигала ледяным холодом. Окунуться и выбраться на берег — было в самый раз. Мы же бросались навстречу потоку. Он откидывал нас на камни. Было больно, но мы смеялись и визжали, как будто нам было страшно весело. А Светка не проронила ни одного слова. Только один раз улыбнулась. Она же понимала, что стараемся мы ради нее.

В большом зале снова танцевали. Играли два парня-гитариста. Илико с ними не было. Мы позвали Светку. Все-таки там танцы и музыка. Она лежала в палатке, зарывшись лицом в подушку. Тихо. Безмолвно, как будто отгородившись от всего мира.

Тогда Витька побежал к старику с чисто выбритым лицом.

— Илико в селении?

— Нет.

— А где он?

— Кто знает. Он всегда пропадает. А потом приходит и поет новые песни. Но тут он ушел и не сказал, что вернется. С ним что-то случилось. Он был не такой, как всегда…

Теперь нам казалось, что мы зря торчим так долго в этом Пасанаури. Мы просто брюзжали. Как старики.

Ян хохотал.

— Вы — порочные. У вас нервический токсикоз.

Нас это злило. Он-то почему так спокоен? Получил от ворот поворот, и ни одного вздоха. Просто бесчувственная личность. Вслух это звучало значительно мягче:

— А безразличие тоже не из выдающихся достоинств.

Ян заливался еще сильнее.

— Вы — остроумнейший народ, ремесленнички. С вами ужасно весело… Давайте поспим?

Мы задыхались в бешеной ярости, отворачивались к полотняным стенкам и не могли уснуть. Утром нам не хотелось смотреть на него.

…Мы поднимались в горы, к столетнему человеку Луарсабу. Идти было непривычно и трудно. Не хватало воздуха. Конечно, мы совсем не подавали вида. Потому что впереди маячила спина Яна. И был он весь легок и прост, хотя нес на себе приличный рюкзачище. Он даже пытался напевать свое «бэля-бэля-бэля». На середине подъема он взвалил на себя еще рюкзак Светки. И все равно выдавливал из себя «бэля-бэля-бэля». Звучало это отрывисто, с присвистом. Мы-то понимали, почему так старается Ян, и не думали о нем плохо, как раньше. Мы с Витькой были незлые люди. Может, по неопытности, но быстро прощали людям пороки. А раз еще рядом шла Светка и улыбалась… Только за это мы готовы были простить Яну его откровенное пижонство.

В селение пришли в полдень, вдыхали воздух обильными глотками, будто черпали его из глубокого колодца. От этого приятно кружилась голова, куда-то улетучивалась усталость.

Только к вечеру столетний Луарсаб пригнал свою отару. Был он сух и прочен. Седые курчавые волосы его напоминали мох, побелевший от времени. Глаза у него были серые, а брови, как выщербинки в камне.

Мы развели костер у палаток, сидели и грелись. Потому что было ветрено и влажно от тумана, спускавшегося с вершин. Мы вполголоса пели песню.

К костру подошел Луарсаб. Невероятно живыми были его глаза. Может, потому, что они все время смеялись? Или это огонь делал их такими лучистыми?

Он незаметно начал подпевать нам. А потом замолчал, задумался. Мы тоже перестали петь, смотрели, как ветерок играет языками пламени. Старик нам казался легендой.

Наш гид спросил, давно ли он спускался в долину. Луарсаб поковырял сучковатой палкой в углях, промолчал. И уже потом, как бы между прочим, сказал, что последний раз спускался с гор еще весной. И теперь вообще не знает, когда побывает в долине. Потому что в сто лет даже орлы труднее машут крыльями…

— Ты, говорят, много песен знаешь, отец?

Луарсаб усмехнулся:

— В горах кто не поет? Разве что, у кого нет сердца.

Кто-то из нас попросил его спеть. Он покачал головой. Мы подумали, что ведь и правда, в горах часто бывают туристы. Наверное, многие, как и мы, просят Луарсаба спеть что-нибудь. Старик устал. А может, просто интерес пропал…

Но тут он словно бы приосанился, положил подбородок на крепкие сухие пальцы, сжимавшие палку. Мы сидели с Витькой напротив Луарсаба и думали, что не такие уж мы невезучие, раз услышим песню высоко за облаками от столетнего горца. И наверное, не всем парням из нашего строительного когда-нибудь еще подвернется что-либо подобное.

Пел Луарсаб о вечности гор. Каждое утро встречает он орлов, парящих в небе. Каждое утро прислушивается к шелесту трав в приволье альпийских лугов. И цветут они, как улыбки горянок, и звенят, как ручьи, что рождаются солнцем и белыми шапками ледников. Его счастье в этом вечном цветении жизни…

А потом он метнул глазами в сторону гор, будто пытался кого-то разглядеть в темноте, побеленной туманом. И то, о чем рассказал, заставило нас встрепенуться. Мы не заметили, как подобрались к самому костру и почти вплотную окружили Луарсаба. Потому что говорил он негромко, а мы боялись, что надвигавшийся туман сомнет его слова. Светка подняла голову, обняла колени руками и застыла.

Говорил Луарсаб о юноше, у которого разум светлее утренней лазури, а сердце щедрее земли. Много слышал легенд на веку Луарсаб, много песен дарили ему горы. И эта встреча была песней. Он спросил у юноши из долины, почему тот опирается на палку, как старик, уставший от жизни. Спросил и пожалел, и прикусил язык. Потому что не было ног у парня.

Тогда сказал Луарсаб, разве мало радостей в долине? Зачем так жестоко испытывать себя? И парень ответил, что горы — его единственная радость. И что можно прожить без ног, а без гор — нельзя, как без сердца. Теперь он всю жизнь будет бродить