День начался в три часа пополудни. Громкая музыка в колонках на крыльце окончательно прогнала сон, и Мира поднялась, потягиваясь руками вверх и удивляясь, как не разлетелся позвоночник.

Яркое солнце одарило теплом, едва она вышла на приступки. В короткой белой футболке и хэбэшных трусах из набора «неделька», какие любила покупать Фрау Маман, говоря, что синтетика— дерьмо, со спутанными волосами и тапками на пять размеров больше нужного, Мирослава озиралась по сторонам в поисках родной души.

В рубашке, явно принадлежащей Ромашке, и коротких шортах, Ира развешивала белье.

— Привет, соня, — улыбнулась подруга. — Щелкни мою любимую песню и иди клубнику собери в палисаднике. На огороде бабка вчера сама корячилась.

— А ты чайник поставь. Тоже мне… жаворонок, — хмыкнула Мира, отмечая на лице Иры еще не сошедший след от подушки.

Любимым треком, конечно, числилась та самая Бритни Спирс, но не вся, а лишь одна песня «Overprotected». Неизменный хит подруги на каждое утро. Много раз подсовывались другие композиции, но бесполезно — выключались моментально.

Рыская кверху задом, в своем почти неглиже, Мирослава собирала плоды, которые через один попадали к ней в рот, и подпевала со всей страстью. Мытьем натуральные продукты не обременялись, так как после неспелых яблок, изгрызенных за много лет, желудок принимал грязь легко. В мыслях ненавистный Горин принудительно заменялся образом Никиты, а пятая точка вырисовывала круги в такт битам.

Неслышно материализовавшаяся за спиной фигура подошла вплотную, и Мирослава четким заученным движением выдала соблазнительный стриптиз: опустив медленно попу до земли, с кошачьей грацией выгнула спину и тут же подняла задницу медленно вверх, потираясь о позади стоящие ноги.

— Ир, как думаешь, Никита целуется хорошо? — хихикнула Мира, почувствовав на бедрах теплые руки подруги и укусив крупную ягоду.

Заподозрила неладное она только после того, как руки сжали ее сильнее, жестче. Руки какие-то не те, что привычны. Тело покрылось мурашками от картин с заезжими маньяками, проникнувшими в чужой дом. Поворачиваться было страшно до чертиков.

— Бес? — раздавшийся в стороне голос Иры отражал клубок из разных эмоций. Мирослава резко разогнулась и отскочила в сторону.

— Кто?! — от увиденного голова Ивановой опасно закружилась, а дыхание потерялось где-то в районе трахеи.

Бодрый, с зачесанными назад волосами, в рваных на коленках светлых джинсах и майке, перед ними стоял Константин Горин.

— Бес? — чувствуя себя Алисой, упавшей в кроличью нору, переспросила Мирослава, переводя взгляд на Иру.

— Знакомься, Славунтич, мой сводный брат Костя, — взяв себя в руки и изобразив на лице насмешку, произнесла подруга. Но через пару секунд повторила имя родственника и уставилась на подругу одурело, с сомнением.

— Что, блядь, за дурной сон?! — выпалила в сердцах Иванова и, стиснув кулаки, бросилась к калитке. — Я буду на сеновале!

— Слава, штаны надень, — ухмыльнулся Горин, скрестив руки на груди.

Слова подействовали, как ушат холодной воды в лицо, вынудив Мирославу застыть, как вкопанную, а потом ринуться в дом, спотыкаясь о порожки, дважды ударившись о косяки и поскользнувшись на линолеуме в прихожей.

Вот уже несколько часов они сидели на сеновале в полном молчании. Как в бреду Мирослава покидала с Ирой дом бабы Лизы, оставляя позади свое спокойствие и сердце. Сквозь призму мутного сознания она слышала, как Бес просил сестру остаться и поговорить, на что та показала ему средний палец, гордо шагая за подругой.

— Славунтич, скажи, что я ошибаюсь, — вдруг простонала Ира, закрывая лицо руками.

— Я бы и рада, но не могу, — пододвинувшись ближе, Мира обняла свою вторую половинку души, целуя в висок.

— Бес и… твой Костя, — все еще старалась осознать Ира. — Охуеть.

— Нарочно не придумаешь, — хмыкнула Мирослава, приглаживая растрепанные локоны Иры. — Сама в шоке.

— Славунтич! — неожиданное озарение отразилось в глазах Иры, делая ее лицо безумным. — Не отдавай его Егоровой. Любимочка моя, свяжи, скрути, приворожи, но не отдавай. Это даже хорошо, что Костя — Бес… Блядь, в смысле, не существо бес, а что-то навроде человека, только ебанутого на всю голову.

— Ир, ты че? Он вообще на меня не смотрит в этом плане. Я же говорила тебе, — поморщилась от досады Мирослава и вздохнула.

— Пойдем к бабке Евдокии, я слышала, она привороты делает, — понизив голос и озираясь по сторонам, настаивала та.

— У тебя крыша окончательно съехала.

— Ты же любишь его, Славунтич…

— А он любит свою Егорову, — парировала Мирослава.

— Конечно! Так сильно любит, что лапы на твою жопу наложил сразу, едва калитка прикрылась, — ехидно протестовала Ира.

— Пф-ф, — прыснула со смеху Иванова. — Я думала, что это ты.

— Мать твою через кувшинчик! — голос деда Василия разнесся по сараю. — Всю скирду разшурудили, охальницы! Ступайте в избу, там бабка творожников со сметаной разжарила.

Хихикая, подруги сползали по скирде, поддерживая друг друга.

— Особливо телесами не елозьте! Давеча ж только подсобрал скирду, ан нет, опять за вилы браться. Выпороть вас, как сидоровых коз! — не унимался дед.

— Дедуль, мы сами потом подправим скирду, не ругайся, — Мирослава обняла старика и поцеловала в щеку.

— Ой, лиса! Геть отседова, пока я метелку не взял!

Вечером, сидя на веранде, Ира красила ногти, а Мирослава, подтянув колени к подбородку, смотрела за соседкой, которая гоняла голожопого ребенка, отказывающегося мыться. Выходить «в свет» они не торопились, негласно, по обоюдному согласию.