— А куда ты собираешься идти? — спросил дед.

— К докам. Там лучше. Мальки там скапливаются, и она идет за ними. Ну, скорее, деда, а то я последний туда приду.

— Слушай, Мико, — сказал дед, — выучишься ты когда-нибудь терпению? Думаешь, ты скорее наловишь, если помчишься как оглашенный за этой паршивой рыбешкой, которой мне, кстати сказать, и даром не надо, разве только если она выпотрошена да зажарена живьем. Да не пори ты горячку! Ну! Знаешь, тише едешь, дальше будешь.

Мико глубоко вздохнул, перестал суетиться, даже присел. Потом улыбнулся.

— Ладно, деда, — сказал он. — Я уже терпеливый.

И действительно, можно было подумать, что так оно и есть, хотя каждая жилочка в нем трепетала от нетерпения.

— Вот так-то оно лучше, — сказал дед, нагибаясь к ящику и вытаскивая оттуда намотанную на деревянную катушку леску с тяжелым свинцовым грузом, прикрепленным над крючком. — Эта тебе не понадобится. Тяжеловата будет. Собственно, для макрели, когда она так валит, катушки ниток да старого гвоздя хватит. — И он принялся отвязывать грузило от лески. Медленно. Тщательно.

Мико хотелось нагнуться и выхватить леску у него из рук, но он сдержался и только кусал костяшки пальцев белыми зубами. Мелкие у него были зубы по такому большому лицу, и росли они немного внутрь. «Совсем как у щуки, — сказал как-то дед, — так вот у щуки устроены зубы — если укусит, то уж не выпустит».

— А как ты сегодня в школе? — спросил дед, методично разбирая пальцами лески.

— Плохо, — сказал Мико. — Я, деда, ужасный идиот. Я, видно, глуп как пробка. Отчего это Бог отдал все мозги брату, деда? Мог бы и мне немного оставить, хоть бы для того, чтобы Папаша поменьше таскал меня за волосы.

— Не горюй, Мико, — сказал дед. — Тебе же лучше, что ты не больно силен в школе. Зато уж если ты что выучишь на горьком опыте, так вовек не забудешь. Да вдобавок к концу школы ты будешь так мало знать, что у тебя в голове останется сколько угодно места для вещей поважнее, которые тебе понадобятся.

— Кабы ты прав был, деда!

— А разве я когда бываю не прав? — спросил дед. — На вот, это будет в самый раз, — сказал он, передавая ему удилище.

— А мне нельзя тоже? — послышался сверху голос Томми. Он стоял и смотрел с улыбкой на деда.

Дед нехотя поднял глаза.

— Неужели, — сказал дед, — ты хочешь портить ручки ловлей макрели?

— А что? — сказал Томми. — Это же весело. Я с удовольствием половлю. Все ребята идут.

— Да ну, деда, дай ему леску. Я догляжу, чтобы с ней ничего не случилось.

— Хоть он и семи пядей во лбу, — сказал дед, — а такого может натворить с леской, так ее запутать, что потом сам черт не разберется.

— О Боже, — сказал Томми, — ведь эта ерунда стоит-то всего несколько пенсов.

Дед слегка побагровел.

— Эй, Томми, — крикнул Мико, швырнув ему наверх леску, — бери эту! Деда мне еще даст. Ну! Ты иди, я тебя догоню.

— Ладно, — сказал Томми и пошел, а потом вернулся и скинул в лодку связку учебников, перетянутую ремешком.

— Будь добр, деда, захвати их домой, когда пойдешь, хорошо? Скажи матери, что я запоздаю к чаю.

Потом ушел.

— Запоздаю к чаю! — бормотал дед. — Будь добр, захвати домой!

— Да он не хотел сказать ничего обидного, — вступился Мико примирительным тоном. — Он, наверно, о чем-то другом думал. Честно, деда, он всегда так. Ты же сам знаешь. Ну, будь ласков, дай нам еще леску, а то косяки, того и гляди, уйдут.

— И чего это я так из-за него расстраиваюсь? — сказал дед. — Он же еще ребенок, вроде тебя, если подумать. Так какого же черта я из-за него раздражаюсь, как ни из-за чего другого?

— Это ты, наверно, от жары, — сказал Мико, хоть и знал, что дело совсем не в жаре.

Просто дед никогда не мог ладить с Томми. Никогда. С самого детства Томми он вечно вмешивался в его воспитание. Делия, жена Микиля, явно портила своего первенца. Что ж тут удивительного? Кого же еще баловать, как не этого красавчика? С самого рождения он был необычайно хорош собой. К тому же он был примерным ребенком. Не успел он выучить буквы, как уселся за книги, и больше уж его нельзя было от них оторвать. И странно было видеть маленького мальчика, уткнувшегося носом в книжки в домике, где суровая действительность рыбацкой жизни заслоняла все остальное, где мужчины, утомленные тяжелым трудом, были способны только на то, чтобы завалиться в постель и спать, или есть, или мучительно подсчитывать выручку с улова.

Все в Кладдахе знали, что сын Делии Томми — настоящий гений. Знали они и то, что сын Микиля Мико — большой балбес, и все его тем не менее очень любили, хоть и слепой треске было видно, что в голове у него нет ни крупицы мозгов, так что кончит он, бедняга, как и все мы, грешные, тем, что будет ходить на лодке в море, и пачкаться, и уставать, и жить впроголодь в плохие времена и почти впроголодь в хорошие, потому что тогда обычно сбыт превышает спрос и проклятые перекупщики делают что хотят с ценами на рыбу, и опять ты со своей работой и со своей честностью останешься ни при чем. Итак, да здравствует Томми, умный сын Делии, который при своих мозгах сможет чего-то в жизни добиться, стать человеком, заработать немного деньжонок для своей незадачливой семьи, чтобы не пришлось им даже в старости, когда и сил-то больше не останется, зависеть от прихотей моря.

Поэтому дед и сам не мог понять, чем ему не угодил Томми: раздражал он его, да и только. Может, потому это было, что в нем дед видел еще одного уроженца Кладдаха, готового вот-вот удрать из родных мест. Неужели потому? Или, может, оттого, что он так любил Мико и видел, как к нему относится мать и что он в своей родной семье играет какую-то жалкую роль последней скрипки?