Хвост пса дёрнулся, и ретривер повернул мордочку в другую сторону. Напротив сидели Брауны. У Райнера обувь казалось очень вкусной — громоздкий башмак, который закапывать можно будет добрый час. Рядом сидела Лора, но её туфли привлекали Скитса меньше. Смотря на ботинки Лео, пёс фыркнул. Подрастёт — тогда и поглядим.

А в конце стола сидели Аллерты. Из-за холодного взгляда Энни, Скитс к ним приближаться не решался.

Киа с улыбкой следила за тем, как пёс бил хвостом, зацепляя то её ногу, то ногу Жана, когда плеча вдруг коснулась тёплая ладонь.

— Его нужно будет выгулять перед сном, а то он ночью станет метаться по комнате и нам снова влетит от капитана, — с улыбкой шепчет Кирштейн, наклоняясь к её уху. Киа вздрагивает от щекотного чувства, разливающегося под кожей от мягкого тона и близости.

Повернувшись к мужу, она кивает, нежно накрывая его руку своей.

— Уложим детей и пройдёмся к озеру… не будем искушать судьбу… — Жан замирает, с миндальной улыбкой всматриваясь в родные ореховые глаза. Киа чуть прищуривается, пытаясь угадать ход его мыслей. — Что такое?

Кирштейн едва сжимает её кисть. Нежно. Трепетно. На веранде загораются фонарики, сгущаются вечерние сумерки. Блеск огней играет в их глазах, мир постепенно сгущается до маленького клочка земли. Жану порой сложно поверить, что всё это не сон, который он намечтал себе в день начала Грохота. Что эти счастливые двенадцать лет действительно правда, что они наконец-то могут быть счастливы без оглядки на что-то страшное и большое.

— Я люблю тебя, солнце… — шепчет Жан сквозь мягкий звон столовых приборов. А она улыбается, теряясь в его близости, во взгляде янтарного мёда. Киа просто счастлива. Всегда так счастлива с ним. Вечер укрывают тёплую компанию саваном простой радости быть рядом. Леви поднимается во главе стола, стуча ложкой по чашке, чтобы привлечь внимание и произнести речь, как гостеприимный хозяин.

Но Киа успевает опередить капитана, тихо шепча в ответ:

— Я тоже люблю тебя, Жан…