– Это из-за ребенка? Тебя вырвало?

Иньяцио прижимает ее к себе, притягивает за плечи к груди. Иньяцио сильный, крепкого телосложения. Джованна отдается его объятиям, впитывает исходящие от мужа тепло и уверенность.

– Тошнит, – она уклоняется от объяснений, дышит, приоткрыв рот. – Слишком много съела.

Он достает из кармана носовой платок. Молча вытирает ее потный лоб, губы. Он не скажет ей, что слышал ее ссору с матерью, что специально пошел за ней, что видел, как она засовывала пальцы в горло. Он не скажет ей, что видит это не впервые. Он не понимает, но ни о чем не спрашивает: это все женские штучки. Ведь римский врач тогда сказал ясно: всему виной ряд привычек, к которым прибавилась обычная женская истерия.

Иньяцио просто обнимает и успокаивает ее.

Он давно понял, как хрупка Джованна и как велик ее страх не соответствовать имени, которое она носит. И научился ценить ее упорство, ее волю. Не будь у Джованны такого своенравного характера, вряд ли она удержалась бы рядом с ним, вряд ли смогла бы смириться с тем, что он не может всецело ей принадлежать. Ибо он принадлежит дому Флорио, только ему, как и его отец. Он никогда от нее этого не скрывал.

– Пойдем, – говорит Иньяцио.

Джованна отстраняется.

– Не волнуйся, со мной все хорошо, – говорит она, но бледность выдает ее.

– Неправда, – возражает он низким голосом. Гладит ее лицо, берет руку и целует кончики ее пальцев. – Помни, кто ты такая.

Капризный ребенок? Истеричка? – думает Джованна, хочет спросить его, но Иньяцио прикладывает палец к ее губам, наклоняется вперед. На мгновение она замечает, что на его лицо ложится тень. Какое-то воспоминание. Сожаление.

– Ты – моя жена, – наконец говорит он и касается ее губ поцелуем.

Джованна берет его за лацканы пиджака, притягивает к себе. Это все, что он может дать ей… и на большее, по крайней мере пока, она не претендует.

* * *

Вернувшись в дом, Джованна и Иньяцио видят, что гости собираются уходить. Иньяцио прощается с Аугусто Мерле и семейством Де Паче, а Элеонора подходит к Джованне и, сделав над собой усилие, обнимает дочь. За ней подходит отец и, вопреки обычной отстраненности и формальным манерам, берет руку дочери, нежно целует ее и шепчет:

– Береги себя.

Наконец Джованна и Иньяцио остаются одни. Он гладит жену по спине, приобнимает за талию.

– Хочешь немного отдохнуть?

– Да, я, пожалуй, прилягу.

Иньяцио достает из нагрудного кармана часы.

– Пойду поработаю. Присоединюсь к тебе за ужином, если захочешь перекусить.

Поцеловав жену в лоб, он уходит.

Джованна берет Джулию под руку, помогает ей перейти по лестнице в старую часть виллы. Они входят в одну из детских. У маленького Винченцо поднялся жар, и Джованна попросила няню уложить его в постель. Он лежит, сонный, под одеялом. Иньяцидду сидит на полу, играет с солдатиками.

– Я побуду здесь. Ты отдохни, – говорит Джулия и нерешительно добавляет: – Я слишком поздно поняла, что мать не знает о твоей беременности…

– Да, я просто не успела ей сказать, – Джованна кривит рот.

– Прости меня, – Джулия касается рукой лица Джованны, с грустью смотрит на невестку. – И у меня с матерью было так же; она всегда находила, за что меня побранить… – помолчав, произносит она. – Я никогда с ней не откровенничала. – Джулия приподнимает голову Джованны за подбородок, смотрит ей прямо в глаза: – Матери – существа несовершенные, иногда они кажутся нам злейшими врагами, но это не так. Просто они не знают, как нас любить. Они убеждают себя, что могут сделать нас лучше, и хотят, чтобы мы не страдали, как они… не понимая, что каждая женщина и так слишком многого от себя требует и должна пройти через свою собственную боль.

Джулия говорит очень тихо и с такой грустью, что на глазах Джованны выступают слезы. Это правда, она и мать любят друг друга, но слишком уж они разные: Элеонора – неумеренная, экспансивная; Джованна – сдержанная, скромная. Всю жизнь они конфликтовали, потому что мать хотела привлечь ее на свою сторону, сделать ее под стать себе. Вот почему Джованна росла с постоянным ощущением, что она… не такая, как надо. Эта мысль никогда ее не покидала.

С опущенной головой она идет к себе в комнату. Донна Чичча уже там, вышивает детское платье. Она уверена, что будет девочка: она высчитала дни по лунному календарю, а еще она много чего чувствует кожей.

Эту женщину с грубым, суровым лицом Джованна боится и вместе с тем любит. Ей не нравится, что донна Чичча знает все наперед, Джованна чувствует себя неуютно, ей кажется, она окончательно теряет контроль над своей жизнью. К тому же священник говорит, что нужно остерегаться суеверий, что будущее написано в книгах, которые умеет читать только Бог. И все-таки Джованна может положиться на донну Чиччу. В детстве та всегда утешала ее, вытирала слезы; в подростковом возрасте терпеливо кормила, когда девушка отказывалась есть. Именно донна Чичча объяснила Джованне, почему каждый месяц появляется кровь, и рассказала, что происходит между мужчиной и женщиной. Это она помогала при рождении детей. Она обнимала ее, когда Джованна в слезах признавалась, что боится потерять любовь Иньяцио. Больше, чем мать, больше, чем родственница, донна Чичча всегда давала ей то, в чем она действительно нуждалась. От нее у Джованны и страсть к вышиванию. Научившись этому в детстве, она вышивает скатерти, простыни и даже ткет гобелены.

Донна Чичча смогла сделать то, что никому не под силу: при ней Джованна съедает чуть больше обычного; за обедом донна Чичча смотрит на нее строго, но с любовью, пока Джованна не проглотит хотя бы несколько ложек. А когда они вышивают, устроившись друг напротив друга, погрузившись в уютную тишину, сотканную из сопричастности, из привычки, донна Чичча ставит рядом поднос с дольками апельсинов или лимонов и небольшую сахарницу. Время от времени Джованна берет дольку, макает ее в сахар и кладет в рот.

Донна Чичча помогает Джованне переодеться и говорит ей, как всегда, прямо:

– Что-то вы бледны… Я видела, вы съели примерно столько, сколько ест маленький Винченцо, когда болен. Где же ваше благоразумие? Малыш не вырастет, вы и себе, и ему вредите.

– Мне не под силу съесть всю тарелку. Кстати, ужинать я не буду, слишком устала.

– Есть в меру должен каждый христианин, донна Джованна, – вздыхает донна Чичча, и крепко сжимает запястья Джованны, заставляя смотреть ей в глаза. – Не пристало замужней женщине капризничать, как ребенку. У вас есть муж, он вас уважает,