Если подняться по тропинке и идти, и идти, мимо овчарни, по краю одного поля, потом еще пяти, через час под динь-динь-динь колокольчика козленка по имени Динь придешь в конце концов к реке. Эдмунд объясняет, что рыбалка здесь не очень, зато купание лучше, чем там, где мы были в первый день, потому что глубже. Река бежит вдоль самого прекрасного луга на свете. Тут и маки, и лютики, и ромашки, и шиповник, и сотни других цветов, названий которых я не знаю. Если наклониться пониже и прищуриться, все краски сливаются в один пестрый вихрь.

У воды роняет лепестки старая яблоня, мы с Пайпер расстилаем одеяла наполовину в тени, наполовину на солнце и усаживаемся под яблоней, чтобы немножко остыть. Мальчики сбрасывают одежду и с криками прыгают в ледяную воду, брызгаются, зовут нас, дразнятся. Лезьте в Воду, А Не То!.. Нам это, наконец, надоедает. А почему бы нет? Пайпер снимает платье, я вылезаю из джинсов, и мы, держась за руки, повизгивая, поджимая ноги, осторожно входим в воду. Вода и вправду холоднющая. Но привыкаешь.

Недаром говорят, стерпится — слюбится.

Холодная вода и горячее солнце, река, ласкающая кожу. Это невозможно описать и нельзя забыть.

Я замерзаю раньше всех. Эдмунд, Пайпер, Айзек и Осберт плавают наперегонки, а потом, как черепахи, сидят на камнях, впитывая солнце перед тем, как снова прыгнуть в воду. Я вылезаю, плюхаюсь на одеяло, жду, пока жар солнца утишит дрожь и согреет кровь. Прикрываю глаза и смотрю, как опадают яблоневые лепестки, слушаю густой, низкий гул жирных, напившихся нектара пчел, воображаю, как сливаюсь с землей. Век бы лежала под этим деревом.

Эдмунд и Пайпер вылезают из воды. Эдмунд натягивает джинсы, потом они по очереди шлепают меня по животу мокрыми ладонями, а я делаю вид, что ничего не замечаю. Осберт и Айзек плавают вместе с собаками, Айзек что-то напевает, Осберт подпевает, не попадая в тон. Приятно, что Осберт хоть ненадолго в нашей тусовке, а то вечно он находит дела поважнее.

Эдмунд ложится ко мне на одеяло, закуривает, закрывает глаза. Через минуту-другую тепло его тела начинает перетекать в меня. Пайпер набирает полные горсти лепестков, подбрасывает вверх, обсыпает нас обоих. Эдмунд смеется, спрашивает, чего ради? Ради Любви, торжественно провозглашает Пайпер.

Наконец Осберт и Айзек вылезают из воды, и мы долго, долго, долго лежим под яблоней, болтаем, читаем, иногда кто-нибудь поднимается, чтобы бросить собакам палку, Пайпер играет с козленком, плетет венок из ромашек и маков, чтобы украсить его крошечные рожки. Айзек на все лады пересвистывается с малиновкой, а Эдмунд просто лежит, курит и говорит мне о любви, не произнося ни слова. Если с начала времен был более счастливый день, то я о нем не слышала.

Даже солнце сегодня садится позже обычного, возвращение домой можно отложить, мальчики и собаки снова лезут в воду. В результате мы бредем обратно в темноте, уставшие как собаки и слишком счастливые, чтобы разговаривать.

Знаю, где-то в мире идет война, но нам какое дело.

14

Через пару дней является еще один посетитель, на этот раз в форме Британской армии, и с ним адъютант — делать заметки и ставить галочки в списке. Он не слишком интересуется, что мы живем одни без взрослых, но зажженную сигарету Эдмунда замечает. Боже, думаю, хочешь тут что-нибудь выведать, заранее реши, от чего приходить в ужас, а от чего нет. Эдмунд смотрит на меня. Это значит: Думай, Что Говоришь. Точнее, если Эдмунд рядом, это значит: Думай, Что Думаешь.

Не знаю, что вынюхивает этот тип, но он задает массу вопросов. Сколько у нас комнат, не течет ли крыша, сколько надворных построек, был ли тут кто-нибудь до него? Замечаю, что об овчарне Эдмунд не говорит ни слова. Мистер Вооруженные Силы и его Пятница топают наружу оглядеть приусадебный участок, вскоре возвращаются и объявляют: Все будет прекрасно. Боже, как я НЕНАВИЖУ, когда так говорят!

Оказалось, нас секвестируют. Мне долго объясняют, что это значит. Не понимаю, как можно отобрать дом, находящийся в частной собственности, и отправить обитателей неизвестно куда неизвестно на сколько, то есть пока война не кончится. В Америке такое невозможно, хотя, как знать, Зеленые Береты, небось, уже окопались в универмаге «Блумингдейлс».

Осберт старается угодить, как может, он весь внимание, даже жалко его, но совершенно очевидно — мы отправимся, куда скажут. Вдруг Осберт просто надеется как-нибудь нас защитить, вот и изображает Почтительность. Я демонстрирую полную отрешенность, почти угрюмость, эта роль удается мне лучше всего. Эдмунд мрачен, но, поймав мой взгляд, улыбается.

Осберт единственный набирается смелости произнести вслух то, о чем никто не решается спросить. А как же мы? Отсутствующий взгляд военного говорит нам все, что нужно знать. Волнует их наше благополучие, как же. Мы в оцепенении жмемся друг к другу, в таких жизненных обстоятельствах лучше не терять друг друга из виду.

Безусловно, в этот момент мне не приходит в голову, что нас разделят, но даже во время войны вы не найдете семью, которая готова взять сразу пятерых, особенно таких. Никак мы не тянем на Маленьких женщин — сколько бы ни старались.

Военный уходит, обещая вернуться завтра, а мы застываем в молчании, словно каждое сказанное слово может обернуться правдой. У нас посттравматический шок, если хотите знать.

Ночью я отправляюсь в постель вместе с Пайпер и лежу без сна, обнимая ее, дожидаясь, пока она уснет. Странное совпадение — два визитера меньше чем за неделю, а ведь раньше до нас никому дела не было. Интересно, это доктор Джеймсон нас заложил? Через час или около того Пайпер засыпает, и я ускользаю к Эдмунду. Мы разговариваем даже меньше, чем обычно, просто вжимаемся друг в друга для утешения и забвения, засыпаем, обнявшись, закутавшись в одеяло из шерсти черных овец, и видим общий сон — как будто на свете остались только мы двое.

15

У каждой войны есть поворотный пункт. И у человека тоже.

Осберт первым делом увязывается за военным на грузовике и, сияя от счастья, возвращается с работой. Оказывается, время на азбуку Морзе и игры в шпионов потрачено не зря. За него можно только порадоваться, но мы на этом фоне совершенно не смотримся. Гражданские, Расходный Материал, что с нас взять. Осберт по-своему тревожится