Столько было в голосе Аббаса Кули хитрости, многозначительности, что Мансуров невольно заглянул ему в глаза. Он прочитал такое, что не стал больше спрашивать.

Тут же всем корпусом он повернулся. В дверях ему послышался шорох. Мгновенно он сжал рукоятку маузера. В комнате послышалось шуршание и что-то вроде хриплого дыхания.

— Кто ты? — закричал контрабандист, одним прыжком загородив собой комбрига.

На уголке шелкового ковра у самого порога, присев на пятки, совсем по-домашнему расположился — по внешности, по выразительным острым чертам лица, по своеобразным усам, завитым в колечки, по особо свернутой чалме человек из джемшидских кочевий. Он… улыбался.

Азия своеобразна. Только что все было погружено в сонную дрему, только что скулы и рот раздирала зевота, только что вы умирали от лени и безделья, и вдруг… неожиданность, вихрь, событие… За то и любил Алексей Иванович Азию, что здесь долго скучать ему не давали.

Джемшид улыбался, выставляя напоказ белоснежные лошадиные зубы, и играл глазами — черными, блестящими, загадочными. Аббас Кули направлял дрогнувшей рукой дуло кольта прямо в эти глаза.

— Он, как видите, дорогой Аббас Кули, не только подошел к двери, но и прошел через дверь. Просочился! Вот и цена вашим клятвам!

— Кто ты? — завопил Аббас Кули и вдруг плюнул. — Тьфу, да это ты, Багирхан!

— Да, я Багирхан.

— Как ты сюда пролез? Эй, Фируз!

Дверь распахнулась, и через порог шагнул здоровенный дядя, перекрещенный пулеметными лентами, с винтовкой на изготовку. Он таращил глаза на улыбающегося джемшида:

— Эй, как ты сюда попал?

— Птичкой пролетел, змеей прополз, шакалом прошмыгнул.

Недоумевали они и корили бы друг друга долго, если бы Мансуров уверенно не спросил:

— Вы ко мне? Говорите!

Вскочив и прижав руки к сердцу, джемшид сказал, нет, не сказал, пропел:

— Великий сардар, кони за оградой… шагов двести… отсюда. В скрытом месте. Батуры наши с винтовками… Ждут.

Мансуров посмотрел на Аббаса Кули.

— Так, средь бела дня?

Тот в свою очередь посмотрел на террасу с балюстрадой, видневшуюся в конце аллеи. На террасе стояли двое. Очевидно, генерал выставил охрану под окном кабинета, где собрались офицеры рейха.

— Увидят. Поднимут тревогу.

Разулыбавшись, джемшид бросился на ковер и пополз. Он буквально слился с ковром.

— Вот так — ящерицей, червяком, — сказал джемшид. — И не увидят! Змеей!

— Теперь ясно, как он пробрался. Но нас…

Аббас Кули хотел сказать: «…нас это не устраивает!» — но не успел. В открытое окно из садика ворвались такие дикие вопли, что мурашки пошли по телу и волосы зашевелились. В окне появились лица контрабандистов. Разинутые рты вопили:

— Убивают! Там убивают!

Ни Алексей Иванович, ни Аббас Кули, ни джемшид не относились к разряду нерешительных людей.

Кто-то дико, в отчаянии призывал на помощь. Кого-то мучили, убивали.

Все бросились прямо через окно в парк. По ослепительно светлым, усыпанным золотистым песочком дорожкам помчались короткие послеполуденные резкие тени.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

То, что у него внутри, — его самого убивает. То, что снаружи, — людей убивает.

Кабус Гургани

И увидели они, что вытекающая кровь образует ручьи и… кипит.

Тенгиз Гур

Никто не упрекнул бы Алексея Ивановича, если бы он воспользовался смятением в Баге Багу и подумал о себе.

Едва Алексей Иванович увидал человека в своеобразной джемшидской одежде, перед глазами его возникли бездонные глаза Шагаретт, властно звавшие его. Он готов был вскочить на коня и мчаться по степи свободным, устремленным, счастливым…

Но эти крики, вопли… Что-то страшное творилось в Баге Багу.

Он выскочил из окна, побежал к ограде парка. За ним последовали ошеломленный вестник Багирхан и бренчащие оружием, ничего не понимающие кочакчи. Бежал куда-то их атаман Аббас Кули, бежал, сжимая рукоятку маузера, их пленник. Значит, надлежало бежать и им.

Но они опоздали.

Уже кровь на одежде и лицах жертв от острых лучей южного солнца почернела. Уже умирал или умер человек с исполосованным лицом, странно белой грудью и вспоротым животом, подвешенный к каменной стене.

Но человек во френче и колониальном, забрызганном кровью шлеме судорожно, с тупой яростью все хлестал обвисшее мертвое тело плетью, стараясь попасть по мертвым, выпученным глазным яблокам. Материя френча почернела, взмокла буграми на лопатках, а мышцы напряженно вздрагивали в судорожном ритме бешеных ударов.

Человека в шлеме Мансуров отшвырнул в сторону, отнял у него плеть, а тот все еще размахивал, словно в нервическом припадке, рукой и хрипел:

— Еще! Еще! Получай, изменник веры!

— Свяжите ему руки! Он совсем дикий, — прозвучал голос внезапно появившегося из знойного марева Сахиба Джеляла. — Свяжите ему руки. Не стреляйте, Алексей Иванович. Надо выяснить, что наделал тут Бай Мирза. Что случилось?

Откуда появился Сахиб Джелял, некогда было разбираться. Он стоял все такой же невозмутимый, прямой и жестко смотрел на разъяренного, с дергающимся лицом Бай Мирзу.

Слова Сахиба Джеляла вовремя остановили Мансурова. Он не церемонился бы с этим человеком в пробковом шлеме, зверски истязающим людей. На земле у стены лежало еще несколько неподвижных тел. Над их обнаженными, покрытыми запекшейся черной кровью спинами вились рои огромных синих мух.

В стороне стоял строй выставивших беспорядочно винтовки чалмоносцев, в таких же, как у Бай Мирзы, френчах, только выцветших и полинялых, в английских нелепых галифе, обмотках и тяжелых ботинках. Чалмоносцы переминались с ноги на ногу и отворачивали головы.

— Стреляйте в них! — завизжал истерически Бай Мирза. — Кто посмел мне мешать?! Сюда! Ко мне!

— Взять его! — приказал Мансуров. — Бросьте его в погреб! Да свяжите зверюгу! Бешеный пес. Да охрану поставьте! — К нему вернулось хладнокровие, и как-то само собой вышло, что он властно взял на себя команду. — А этих… — Он показал на чалмоносцев. — Отобрать у них винтовки!

Только теперь все обратили внимание, что и у связанного контрабандистами Бай Мирзы и у его охранников — а то, что это охранники, теперь поняли все — на рукавах чернели повязки с белой паучьей свастикой. Охранники не сопротивлялись. В винтовках у них не оказалось патронов. Своим людям Бай Мирза не слишком доверял, и вся экзекуция им была затеяна, как он потом признался, «чтобы поднять дух в колеблющейся сволочи, зараженной ядом свобод».

«Зараженные ядом свобод» — сбежавшие из Узбекистана за границу кулацкие и байские сынки, спекулянты, валютчики — скапливались в Баге Багу, в самом юго-восточном углу Ирана. Здесь Туркестанский центр устроил еще в начале двадцатых годов, по почину