Азин дремал на диване, но при появлении Пылаева сел, оправил гимнастерку. Пылаев представился, подал приказ Реввоенсовета армии.

Азин прочел и саркастически усмехнулся:

— Комиссар Пылаев? А на кой шут мне комиссар? Чему ты мог бы меня научить? Стрелять? Умею! За Советскую власть агитировать? Сам кого угодно распропагандирую.

— Не обязательно вас учить, можно у вас учиться.

— Чему же, комиссар?

— Храбрости хотя бы...

— Не терплю подхалимов. Шурмин! — громко позвал Азин. — Сообрази перекусить. Кроме вареной картошки, деликатесов не держим.

Во время завтрака они осторожно расспрашивали друг друга о жизни, но когда Азин узнал, что комиссар, его ровесник, уже дважды побывал за революционную деятельность в тюрьме, то пораженно воскликнул:

ц — Когда успел, когда успел?! Раньше меня загорелся мировой революцией? Я, комиссар, готов голову сложить за идеи революции, а вот у наших врагов своей большой идеи нет.

— И у них е.сть идея, но она безнравственна. Ее безнравственность заключена в стремлении поработить свой народ...

Азин внимательно — каким-то двойным, глубоким и скользящим взглядом — глянул на комиссара. Сказал не то Пылаеву, не то себе:

— Умирать за идеи революции нравственно и прекрасно, но умирать надо с сознанием, что выполнил свой долг. А у меня такого сознания пока нет.

— Это у вас-то нет?

— Откуда оно, если я воюю одной рукой? Левая занята отправкой хлеба...

— Да есть ли более благородная цель, Азин! Бить врагов революции и спасать от голода революцию. Нет ничего выше такой цели! Хлеб стал арифметикой революции. Ты только во-

образи — в Москву приходит десять вагонов муки. К комиссару продовольствия является представитель Реввоенсовета: «Чтобы революция победила, даваіі пять вагонов хлеба для Красной Армии».

Потом приходят профсоюзы: «Рабочие умирают от голода. Кто будет заготовлять для фронта снаряды, орудия, пулеметы? Погибнет рабочий класс — кому нужна его революция? Гони, комиссар, пять вагонов».

А в приемной толпятся железнодорожники, ткачи, обувщики, ученые, артисты, даже буржуи. Да, Азин, те, кто исполняют трудовые повинности. Они резонно требуют хлеба, ибо работают. Комиссару продовольствия надо быть новым Христом, чтобы разделить десять вагонов муки на миллионы голодных ртов.

Пылаев пощипал хилые рыжие свои усики, рассмеялся коротким невеселым смешком.

— Такие-то дела, Азин! Не тебе жаловаться, что скверно воюешь, не мне твои жалобы слушать...

— Я хлеба-то слезы отправил, а ведь все станции, все пристани на Каме завалены зерном. Миллионы пудов гниют, а народ умирает от голода. На полях скирды осинником поросли, а народ умирает...

Азин не терпел жалоб, сам не любил жаловаться, но тут как-то само собой вышло. Все еще недоверчиво он поглядывал на Пылаева.

— В нехороший час прислали тебя, комиссар. Мы отступаем-отступаем, и нет конца отступлению. За станцию Щучье озеро — она тут, рядом,— дрались неделю, а все-таки сдали. Теперь зацепились за Бикбардинский завод, пока держимся. Бикбарду защищает Дериглазов — командир он несокрушимый, надеюсь на него, как на себя. И вот тебе крест, комиссар, подохнет, а не отступит.

Сухо лопнуло оконное стекло, осколки брызнули по столу. Вторая пуля прошила вагонную стенку над головой Пылаева.

Азин вылетел из салон-вагона, Пылаев поспешил за ним. Прыгая с подножки на перрон, увидел, как рассыпаются цепью бойцы: мимо промчался Шурмин с пучком гранат, за ним — горбун в белом колпаке. У пакгауза пулеметчик разворачивал свой «максим».

На полустанок наступали белые лыжники — их неожиданный рейд свидетельствовал о неприкрытых флангах дивизии.

Пулеметчик дал по наступавшим короткую очередь, но тут же сам ткнулся в сугроб; снег у его головы загорелся красным. Пылаев подбежал к убитому, упал перед пулеметом. Лыжники то появлялись, то исчезали за березами, противно повизгивали пули. Пылаев утратил чувство опасности. Очнулся он от внезапно нахлынувшей тишины.

Из сугробов поднимались телефонисты, разведчики, повара. Горбун снял колпак, вытер бородатое лицо.

— Как я надел эту штуковину? — удивился он.

Вместе с горбуном Пылаев вернулся к салон-вагону.

— Вот черти, дали нам жару! Еще бы чуть-чуть — и висели бы мы на осинах,— встретил комиссара Азин. — С Игнатием Парфенычем уже познакомился? — спросил он, помогая горбуну снять задубевший полушубок. — Лутошкин, наш казначей, и писарь, и мудрец, и на гармошке игрец. Ах, черт их возьми! —-вернулся Азин к колчаковским лыжникам. — Славный урок закатили, завтра и мы поставим на лыжи целый батальон.

— А где лыжи возьмете? — недоверчиво спросил Лутошкин.

— У мужиков. Тебя, Игнатий Парфенович, пошлю на поиски лыж. Хорошая идея!

— Эта идея сиюминутная, а я предпочитаю вечные.

— Вечность — понятие относительное.

— А что такое вечность, знаете, юный мой человек? — насмешливо спросил Лутошкин. — Раз в столетие птичка прилетает к Казбеку, чтобы поточить свой клювик. Когда весь Казбек источится, минует один день вечности...

Азин и Пылаев рассмеялись шутке Лутошкина: разговор перебрасывался с одной темы на другую.

— Правда ли, что вы переодеваетесь офицером и ходите на разведку в тыл белых? — спросил Пылаев.

— И такое бывает.

— Не дело начальника дивизии ходить в разведку.

— Комиссару тоже не следует соваться не в свое дело. Ты сам сейчас рисковал собой,— похвалил комиссара Азин.

Его похвалы всегда были сухими и краткими.

В салон-вагон влетел всполошенный Шурмин с телефонограммой в руке.

— Дериглазов оставил Бикбарду и бежит...

— Дериглазов без приказа оставил позиции? Шурмин, лошадь!

— Я тоже с вами,— заторопился Пылаев.

— Хочешь трусами полюбоваться? — спросил Азин, в сердцах хлопая дверью.

Снежные комья взметывались из-под копыт, встречные отскакивали с дороги; Пылаев и Шурмин едва поспевали за Азиным.

Показалась деревушка; у одной из изб стояли оседланные лошади. Азин подвернул к воротам, кубарем выкатился из седла. Ударом ноги распахнул калитку.

На крыльцо выскочил Дериглазов, с широкой улыбкой сунулся было к Азину, но тут же попятился.

— А, трус! А, подлец!—Азин замахнулся нагайкой.

Дериглазов поспешно нырнул в сени.

— Подлец, трус! Подлец, трус!—Азин рванул дверь, но в избу раньше его проскользнул Шурмин.

При появлении Азина бойцы повскакали с лавок; не замечая их,