церемониться не стал: господарь не любил повторять приказания. Спафарию было ясно, что князя что-то тяготит и ему нужен добрый совет. Но в кресло опустился не без обычного трепета.

— О чем толкуют в стране, Ион? — спросил он из дальнего угла комнаты, из-под лампады, мерцавшей под образами.

По спине боярина прошла дрожь. Простые и ласковые слова господаря возвещали о новом для него чувстве — о дружбе. Давно не обращался к нему никто с такой лаской в голосе и приветом, не называл по имени. И вспомнилась спафарию былая дружба с юным Дмитрием, тогда — княжичем, не делавшим еще ни шагу без присмотра наставника Еремии Какавеллы. Тогда им случалось встречаться, проводить время в беседах.

С тех пор прошло немало лет. Дмитрий стал взрослым. Посланный к Порте заложником за отца, Константина Кантемира-воеводу, княжич пустил в турецкой столице корни, напоил разум и душу соками чужой земли, напитался сокровищами наук; верно, также и отуречился. Некулче тоже возмужал, успел познать горечь яда зависти, вражды. Привык с осторожностью подходить к каждому встречному, оберегаясь от любого, ибо трудно, очень трудно угадать, что замыслил и готовит тебе в своем сердце ближний.

Поэтому Некулче подавил в душе радость, рожденную ласковым голосом господаря, и взглянул на него с недоверием. Кантемир продолжал рассматривать его из-под лампады, ожидая ответа.

— Страна стонет, государь, в бедности и поношении, как тебе, наверно, о том известно.

Кантемир, словно услышав то, чего ждал, вышел из своего угла и медленно подошел к спафарию.

— Расскажи обо всем, Ион, без утайки.

— Государь! Молдавия — истекающее кровью тело, бьющееся в когтях смерти. Вольных крестьян задавили поборы, в сердце их отчаяние. Смерды ожесточились и не повинуются нам, боярам. Кодры кишат ворами и иными злодеями. Дороги непроездны от лотров[44] и бродяг. В корчмах и шинках распивают вино ведрами и ведут дерзкие речи. От края до края в стране не прекращаются пожары и грабежи.

— Я приказал, Ион, сажать на колья преступников, жечь их на кострах.

— Истинно, государь. Но безмерно уж испохабились люди. Казнишь одного, и в кодры убегают десятки других.

Провожая глазами князя, расхаживающего по кабинету, Некулче почувствовал беспокойство. Зачем он звал его? Страшиться ему или радоваться? Не сплетена ли для него уже и петля? Не ждут ли его за дверью слуги, чтобы бросить в яму?

Господарь приблизился сзади к креслу, оперся рукой о плечо спафария. Сильная рука князя давила, как камень.

— Мне нужен друг, Ион, — сказал Кантемир, и в голосе его прозвучал странный трепет.

— Разве я не таков для тебя, государь? — отозвался Некулче, чувствуя, что княжья рука все более тяжелеет.

— Мне нужен верный друг, Ион, — повторил Кантемир, — который бы не мог меня покинуть, не изменил бы ни в радости, ни в несчастии.

Некулче встал и обратил на своего князя долгий взгляд в ответ на эти необычные слова.

— Я верен в дружбе, государь.

Рука воеводы соскользнула с плеча спафария. Некулче, наклонившись, взял ее и поцеловал.

— Верю тебе, Ион. Испей из кубка сего глоток воды, прохлади уста. Ведаю, разные думы успел ты сейчас передумать и слушал меня не без опаски. Знай же: мне нужна твоя преданность, твоя помощь. Скажи мне поэтому, Ион, не таясь, что думаешь обо мне, твоем господине, господаре Земли Молдавской?

Лицо спафария прояснилось, голос зазвучал увереннее:

— В такие мгновения, государь, сказать разумное слово нелегко. Не гневайся же, если поведаю тебе случай из жизни господаря Петра Рареша[45], услышанный в прежние годы. Как твоей милости известно, Петр-воевода провел некоторое время в темнице в Чичейской крепости, в Земле Мадьярской. Княгиня его в это время написала письмо с жалобой турецкому падишаху. И султан приказал визирю отписать мадьярам, чтобы те отпустили Рареша. Оказавшись на свободе, князь Петр отправился к Порте. Визирь стал просить султана простить Рарешу прежние измены и вернуть ему молдавский престол. Тогда султан вспомнил клятву, коею он поклялся, не давать Рарешу мира, пока не проедет над его телом на коне. Так вот, вывели тогда турки Рареша в поле, завернули его в покрывало. Султан проехал над ним верхом, а затем, подняв князя, набросил на его плечи драгоценный кафтан и дозволил вновь занять престол Молдавии. Может, это правда, может, и нет, — за что купил, за то и продаю.

— С какой же целью ты продал мне историю Рареша, Ион? Ведь я просил тебя говорить прямо, а не притчами. Должен ли я понять, что верный друг мой настраивает меня противу турок?

— Я открыл тебе сердце, государь, и понял ты меня верно. Не я единый держу это в мыслях. Турок ненавидит вся страна.

Кантемир усмехнулся.

— Смелости, вижу, тебе не занимать. Мало в Земле Молдавской ныне подобных тебе, дерзающих говорить об этом в полный голос. Ну что же, подноготную османской империи я изведал. Бывал в логове великого визиря, где исчезают без следа богатства, взятые разбоем и войной. Только не надо забывать: в той державе тоже живет народ, исстрадавшийся и добрый сердцем. Были у меня там и друзья, разумевшие все получше, чем многие среди нас и во всей Европе, понимавшие, что подобной росту должна быть и честь. Этих буду любить до конца моих дней. Но есть также иные турки, Ион, — те желают быть над нами господами, продавать нас и покупать. Противу сих придется подняться нам с оружием в руках.

Некулче с облегчением вздохнул.

— Радостно слышать, государь, твои слова. Не гневайся, прошу опять, за смелость: ты, государь, много лет жил заложником в столице неверных, ты оставался там и после кончины Константина-воеводы, отца своего. И мы, бояре Молдавии, стали думать уже, что ты позабыл давно и светлый лик Христов, и святой крест.

Кантемир провел пальцами по резному краю рамы.

— Существует закон естества... Что своевременно и естественно, гласит тот закон, остается согласным природе, и век его долог. Отсюда следует, что все должно возвращаться на место свое, естественное для него и природное...

Некулче выпрямился.

— Государь, — молвил он, — христианство жаждет избавления от поганых. С нами будут и папа римский, и патриарх иерусалимский Досифей.

— Не спеши, Ион,