«Он ведь тогда спросил: может, палки сделаем? – Кат скрипнул зубами. – А я ему: не помешает. Он и пошёл…»

Из-за облачной завесы выглянуло солнце, осветило плиту и лежавшего на ней Эндена. Петер с Ирмой переглянулись и крепче сжали сцепленные руки. «Решили, наверное, что это – добрый знак, – сердито подумал Кат. – Лучше бы пасмурно было. Под солнцем-то он до завтра сильней тронется…»

– Пойдём, – сказал он глухо. – Пора.

И они двинулись туда, куда вели компас и карта.

К оазису.

Вскоре стало теплее, поднявшийся с утра ветер унялся. Над долиной сгустилась блёклая пелена: туман не туман, дым не дым, а так, призрачное марево. В этом мареве расплывались края горизонта, звуки становились плоскими и ненастоящими, а солнечный свет терял силу и казался больным. Под ногами неприятно пружинило, будто Кат шагал по живой плоти, прикрытой слоем дёрна. Лошадь качала головой в такт собственной поступи и, похоже, дремала на ходу.

Повсюду была смерть.

Смерть пряталась в руинах домов, притворяясь сплетением теней – тихая, безглазая, голодная. Когда-то она здесь пировала, когда-то вся пустошь была её охотничьим угодьем. Теперь настало время бескормицы. Надолго ли?

Смертью была пропитана зыбкая почва. Близость Разрыва превратила землю в одну сплошную ловушку. Яма, полная чёрной гущи, могла подстерегать на каждом шагу – замаскированная травой и обломками, скрытая высохшим древесным корнем.

Смерть ждала их позади в облике Эндена. Если даже всё сложится удачно, им предстоит вернуться к телу, которое уже начнёт тлеть, и заняться похоронами.

Смерть готовилась встретить их впереди. В оазисе. В пустыне, где время бежит с десятикратной скоростью, где песок обжигает, как угли, где пневма выходит из тела с каждым ударом сердца.

И ещё – смерть ехала с ними на телеге. Тяжёлая, блестящая, с горящим глазком индикатора на боку.

Конечно, ни о чём, кроме смерти, думать не получалось.

Кат вспоминал день, когда Ада убила Валека.

Он тогда впервые увидел покойника. И испугался. Страшно было потому, что его мёртвый брат совсем не походил на себя самого. Будто кто-то подлый утащил куда-то живого мальчика – шумного, капризного, вертлявого – и взамен принёс неподвижное, чужое существо. У этого существа было скверно сделанное лицо, лишь отдалённо напоминавшее щекастую рожицу Валека – как отвратительная карикатура. Страшней всего становилось из-за чувства, что труп вот-вот задвигается, встанет, начнёт жить своей особой мёртвой жизнью – и это по-прежнему будет труп. Не Валек.

А рядом рыдала Ада. Не переставая. «Я не смогла. Не смогла. Что мне делать, Дёма? Что мне делать?..»

И Кат придумал – что делать. Это было вроде озарения, только наоборот: не свет, а темнота, которая вспыхнула в голове и с тех пор жила там безвылазно.

Он взвалил труп на плечи, и ушёл с ним в Разрыв, и вернулся уже без него.

«А Маркел знал? – думал Кат, осторожно переставляя ноги и держа наготове палку. – Мать ничего не поняла, это точно. Да и неудивительно: едва умом не тронулась из-за пропажи Валека, не до выводов ей было... Но Маркел тогда уже с нами жил, и к Адиным родителям заходил часто. Наверняка ведь догадывался».

Сзади послышалось негромкое пение. Кат обернулся. Петер с Ирмой, шагая рядом, тянули на два голоса песню. Мелодия была старой, даже старинной, сохранившейся с прежних, до Основателя, времен. В Китеже её знали: переняли когда-то от жителей урманской слободки. Разумеется, слова сочинили по-своему. Слушая разносившиеся над пустошью голоса, Кат вспоминал, как пела, подыгрывая себе на пианино, Ада.

Ох, моя соловушка, ладо, соловушка,

Плакала соловушка, мой милый друг.

Ох, моя дубравушка, ладо, дубравушка,

Ох, шумит дубравушка, мой милый друг.

Обе семьи так и жили бы в Радовеле, если бы не Маркел, настоявший на переезде в Китеж. Вероятней всего, он уже тогда проводил исследования, искал ноды для тех, у кого болезнь зашла совсем далеко. Само это слово – «нод» – придумал именно Маркел. Кат никогда не спрашивал, что оно значит.

А через пару лет Аде стало хуже, а потом – ещё хуже, и, если бы она с родителями осталась в Радовеле, то не выжила бы. В Радовеле не было нодов. Их вообще почти нигде на планете не было. Только один – близ Яблоновки, где стояла обитель. И второй – в Китеже, под старым особняком. Маркел говорил, что отыскал ещё третий нод на севере, в глухих лесах, за сотню вёрст от Стеклянного моря. Толку-то. Ада не пережила бы даже путешествие от собственного дома до Яблоновки.

Ох, беда, соловушка, горе, соловушка.

Померла хозяюшка, мой милый друг.