Шрифт:
Закладка:
Эсень издал ликующий вопль, увидев упавшего лебедя. Легко наклонился с седла, чтобы выловить добычу из воды, которой там было по колено. Он раскраснелся, глаза горели, волосы растрепались. Развернув коня, Эсень галопом помчался обратно — промокший и хохочущий.
Выехав на твердую землю, братья остановились передохнуть.
— Из тебя вышел бы способный лучник, если потренироваться как следует, — задумчиво заметил Эсень, когда они оба отдышались. — Отец хочет тобой гордиться. Не понимаю, почему ты не пытаешься, даже когда тебе нетрудно?
Баосяну хотелось просто побыть с братом, а не ссориться. Зачем Эсень завел этот разговор…
— Может, и так…
Клубящиеся над горами серые тучи обещали новые ливни, новые наводнения. Баосян подумал, в каком отчаянии, должно быть, сейчас крестьяне, которые живут на его землях и трудятся на благо поместья. Он единственный, кому есть дело до их отчаяния. Единственный, кто копает канавы, строит дороги и селения, наводит в поместье порядок, следит за исполнением указов. Ему по душе такое занятие, пусть никто и не признает его важности.
— …Но я хочу заниматься другим.
— Ты всегда делал что хотел, и плевать тебе было, что думают остальные.
В профиль, верхом на своем красивом скакуне, Эсень выглядел как истинный вождь. Баосян с горечью отозвался:
— Не стесняйся, говори. Я эгоист. Позор рода.
— Всем было бы проще, если бы ты изменился. И нам, и тебе самому. Вот что я думаю. По мне, ты способен на большее.
Баосян уже ощетинился, защищаясь, однако Эсень продолжал:
— Но я вижу, тебя не переубедить. Ты всеми силами бьешься за то, чтобы не меняться. Не просто же так. Что с того, что мне этого не понять? Может, мне и не положено.
Именно этот образ брата врезался Баосяну в память. Ветер швыряет в лицо пряди, выбившиеся из косиц. Меховой воротник того самого синего плаща. Веселые морщинки в уголках глаз.
— Мы разные. Выбрали разные дороги, хотим разного. Но ты навсегда мой брат.
Слезы наконец подкатили к горлу не во сне, а наяву. Баосян рухнул на колени в тронном зале и на этот раз заплакал по-настоящему, один в черном мире, сотворенном им самим. Даже когда начала раскручиваться цепочка событий, которые привели к гибели Эсеня, он любил брата. И тот любил его — на свой собственный лад, с надломом, с досадой. При всем желании они не могли ненавидеть друг друга. Потому что у них общая история. Потому что они братья.
Такой боли он себе и представить не мог. Весь его защитный гнев испарился. Боль переливалась разными оттенками, и к ней не получалось притерпеться. Она была физической, она засела в сердце, она — часть его самого. Невыносимо. Горе затмило весь мир. Тьма, почти осязаемая, сочилась наружу, не сдерживаемая более ничем. Она грозила затопить целый мир и его за компанию. Баосян получил трон и отомстил мертвецу, но все это потеряло смысл, потому что Эсеня нет, нет, и его уже не вернуть.
19
Интянь
Чжу, стоявшая рядом со своими командирами в тронной зале Интяня, не надела траурного белого платья. Незачем: горе было написано у нее на лице. Да и у остальных лица осунулись от горя и утраты. Генерала любили многие, не только Чжу. Комната, полная знакомых лиц, казалась без него пустой. Каждый раз, замечая его отсутствие, она невольно думала, что Сюй Да просто вышел на минутку. Засел в какой-нибудь из своих любимых берлог — а когда она его отыщет, он встретит ее приветливой улыбкой…
Затем Чжу вспоминала. И Сюй Да умирал заново. Перед глазами стояла картина: вот он вытирает кровь с подбородка, отделывается очередной отговоркой, а она верит. Порезал губу, прикусил язык… Стоило ей задуматься, и все бы стало ясно. Но верить в плохое Чжу не хотелось.
Сюй Да по доброй воле последовал за ней в тот затопленный туннель на верную смерть. И смерть настигла его, пусть даже месяцы спустя. «Я его убила, — с отчаянием подумала Чжу. — Пожертвовала будущим Сюй Да ради собственных желаний. Лишила его радости бытия». Боль Сюй Да до сих пор звучала в Чжу, словно вид его предсмертных страданий впечатался в ткань ее существа. Это новое тяжелое чувство было совершенно несравнимо с ноющими ребрами и рукой. Чжу трясло и бросало в пот. Сердце билось быстро и неровно.
Так вот что чувствовал Оюан все это время. Вот какую боль, вот какое отчаяние. Ей казалось, что она все понимает, но разве можно представить невообразимое? Чжу вспомнила, как впервые увидела призраков. В тот момент ей открылось новое, ужасное знание, которым ни с кем нельзя поделиться. Она как будто шагнула на темную изнанку мироздания, которая отбрасывает тень на реальность. Оттуда нет возврата. Чжу осмелилась пожелать целого мира. Но как человеку заплатить за мечту такой болью и не погибнуть?
Вот мое истинное испытание, поняла Чжу. Проявлять безжалостность нетрудно, а попробуй вынести это. Она и не подозревала, что способна на столь сильные чувства. Ей было невдомек, что однажды придется терпеть такую боль, без конца сдерживать ее.
Надо. Иначе все зря.
Юйчунь сказал:
— Согласно последним донесениям с севера, десять дней назад этот зверюга в человечьей шкуре, — он имел в виду Оюана, чье предательство, видимо, не смог бы простить и в следующей жизни, — находился в ста ли от Даду. Лазутчики сказали, он пошел в наступление и теснит юаньскую центральную армию, неся при этом существенные потери.
Неожиданные успехи Оюана удивляют, учитывая, как все отзывались о полководческих талантах Главного Советника. На это Юйчунь ответил Чжу:
— Главного Советника среди юаньцев не видели. Но у наших источников нет точных данных, командует ли он еще армией.
Странно. Неужели с Главным Советником что-то приключилось? Чжу сразу пришла на ум другая новость, которую ей сообщили при возвращении в Интянь: против всех ожиданий, тот не выступил против Мадам Чжан. Эта отсрочка в исполнении приговора была весьма на руку Чжанам.
А тут еще то, что сказал Чэнь в их последнюю встречу: он служит не Мадам Чжан. Но кому? Незримой руке, двигающей фигуры в тени? Она причастна к исчезновению Главного Советника? Чжу даже
