– Тереза, надень шлем.

Тереза так и держала его за руку. На Танаку она взглянула с бессовестным простодушием и указала на свои уши – мол, не слышу. На лице Танаки полыхнула такая ярость, что Джим испугался. Но тут и она тоже откинула щиток.

– Будьте готовы по приказу надеть снова, – велела она.

Тереза кивнула, но молча.

От металлических стен шло тепло. Прежде Джим его не чувствовал, потому что кожа была закрыта, а теперь оно даже давило немножко, как солнце в жаркий день. Или как жар из открытой духовки. И кроме этого давления было другое, странноватое. Объяснить его он не мог. Атмосферное давление вряд ли превышало норму, но что-то в Джиме ощущало нечеловечески мощную силу, готовую вырваться на свободу. Как будто станция плыла не в вакууме, а на дне громадного, больше всех миров, океана.

– Ну, это буквально так и есть, – подал голос Миллер. – В том-то и штука.

– Какая штука?

Миллер указал на стены, на светляков, на непостижимо чуждую и сложную станцию.

– Сила вот откуда исходит. Они вскрыли вселенную и протискиваются сюда, а она теснит их обратно. Целый другой мир норовит раздавить эту станцию в лепешку, а она ведь питает врата и артефакты. Та магнитная пушка, с которой забавлялся Дуарте… Они на этом принципе создавали звезды. Нарушали нерушимые правила, не изменив законов природы, которые этому мешают. Если хочешь, можешь припомнить Еву с яблоком, но суть в том, что вот эта дрянь… она целиком из первородного греха.

– Когда мы его найдем, подходишь ты, – сказала Танака, и Джим не сразу понял, о чем она.

– Понятно, – отозвалась Тереза тоном, ясно говорившим, что слышит она это не в первый раз и ей надоело.

– Об остальном позабочусь я.

На этот раз Тереза ответила с заминкой, но тем же словом:

– Понятно.

Жар нарастал, Джима пробил пот. В металлическую шахту влились еще три такие же, каждая под косым углом, и получившийся из них единый проход, почти правильный шестиугольник в разрезе, почему-то кружил голову. Как будто его углы не складывались. Свечение усилилось, жар дорос до нестерпимого зноя.

Танака сверилась с экранчиком на запястье.

– Думаю, мы на подходе.

– Пора бы, – заметил Миллер. – А то вы все трое изжаритесь, пока найдем нашего рецидивиста.

Впереди что-то шевельнулось. Что-то блестящее. Сначала Джим решил, что почудилось – протомолекула или жар вызывали галлюцинации, – но Танака заслонила его от того, что было впереди, захлопнула щиток шлема, инстинктивно защищая спутников. Из рукава скафандра выдвинулся ствол.

– Ого, – сказал Миллер. – Это она зря.

– Постойте, – позвал Джим, но Танака уже двигалась вперед.

Он последовал за ней. Внутришлемный экран при поднятом щитке не работал. Скафандр гудком предупредил, что заряд маневровых сопел наполовину израсходован, и, если он не хочет зависнуть в пустоте, пора возвращаться. При других обстоятельствах он счел бы это важным.

То, впереди, выглядело знакомым: голубой отлив металла и сходство с насекомым. На полметра выше Танаки, а она была не из малорослых. Двигалось оно мелкими рывками, словно шестеренка часов перескакивала на один зубец. Как только Джим догадался присмотреться, такие же оказались встроены в стены шахты так плотно, что он принял их за рельеф стен.

– Не проявляйте агрессии, – предупредил Джим.

– Я впервые вижу здесь что-то похожее на часового, – гулко, через наружный динамик, ответила Танака. – Отступать невозможно.

Она шевельнулась, и тварь сдвинулась, загораживая ей дорогу. Несимметричные щеки Танаки еще сильней перекосил хищный оскал. Миллер подался к ней, с изумлением на лице заглянул ей за щиток.

– Она и вправду готова вас всех прикончить, а?

– Дайте я попробую, – заговорил Джим. – Я здесь. Я открыл станцию. Дайте я хоть попытаюсь его отключить.

Ствол в рукаве Танаки закрылся, открылся, снова закрылся. Подбородком она указала ему вперед.

– Миллер?

Детектив пожал плечами: «Погоди минутку, посмотрю, что тут можно сделать».

Джима накрыло то же странное чувство. Будто сгибаешь фантомную конечность – делаешь что-то, но того, с чем делаешь, не существует. И опять судорога в животе, сильнее прежней. Ближе к груди. Боль разрослась и быстро погасла.

– Теперь попробуйте, – сказал он.

Танака сдвинулась в сторону, а часовой не шелохнулся. Она прошла мимо – он не мешал. Танака указала Терезе вперед и, пока девочка проходила, следила за часовым, как будто дожидаясь предлога их защитить. Джим прошел последним. Он мелко, часто дышал. Ног ниже коленей уже не чувствовал.

– Время истекает по многим параметрам, – заметил Миллер. – Какую бы вы ни вели игру, ее пора кончать.

– Спасибо, – пробурчал Джим, – за совет и поддержку.

Свет впереди из голубого стал белым. Джим включил маневровые и вылетел в камеру – стометровую сферу. В нее – темными точками на фоне сияния – вливались и другие такие же проходы. Со светом было что-то не так: он оказался осязаемо густым, подвижным, живым. У Джима от него мурашки пошли по коже.

На противоположной стороне сферы темные волокна свились в огромную сеть. Как будто с пола и с потолка пещеры проросли сталактиты и сталагмиты и сошлись в одной точке. Или как будто раскинул крылья огромный темный ангел.

В центре сети стояло нечто величиной с человека. Человек, руки раскинуты как у распятого. Толстые жгуты волокон врастали ему в бока, в руки, в ноги. На нем все еще была синяя лаконская форма, только ноги босые.

Джим узнал лицо издалека, раньше, чем рассмотрел черты.

– Папа? – сказала Тереза.