Вадим поднял глаза, и я поразился. Взгляд его лучился нездешним спокойствием, столь несозвучным ситуации.

– Она простила меня, – медленно и безучастно сказал он, словно я мог понять смысл этих загадочных слов.

А вот подошедший Мерлин, кажется, что-то понял. Старый чародей молча кивнул и сочувственным жестом положил руку на плечо Вадима.

– Время, – с тяжким вздохом сказал он.

Повернувшись к Буранову, негромко напомнил:

– Перстень.

Эдвард Мортон

Дороти влетела ко мне без стука.

Секретарша Грейвса выглядела ужасно. Блузка на высокой груди была разорвана и полураспахнута, обнажая кружевной бюстгальтер. В больших голубых глазах ещё не высохли слёзы. На известково-белом лице плакатным шрифтом был написан страх. Тонкие руки запятнали обширные синяки.

В другое время я удивился бы и бесцеремонности визита, и странному, на грани фола, облику Дороти. Но сейчас мной владела такая апатия, что я лишь тупо уставился на секретаршу.

Трёх дней, проведённых в междумирье, оказалось достаточно, чтобы я с головой ушёл в пучину депрессии. Возможно, сотрудников «Наследия» спасала работа, но мне заняться было решительно нечем. А главное, ничего не хотелось. Я подолгу слонялся по коридорам замка, что-то ел и что-то пил, часами лежал на диване в отведённой мне каморке, разглядывая потолок, и медленно сходил с ума от мыслей о Мэри, дочерях, внуках. Не впасть в истерику помогала только зыбкая надежда, что рано или поздно обозначенные Грейвсом три месяца истекут, и мы вернёмся в привычный родной мир. Я даже написал в блокноте цифры с единицы до девяносто включительно. Первые три уже были жирно зачёркнуты.

Но в целом я подыхал от тоски и неожиданное появление растрёпанной девушки в каком-то смысле развлекло.

– Что случилось, Дороти? – вяло спросил я, приподнимаясь на диване.

– О, мистер Мортон!.. – воскликнула секретарша и, не договорив, разрыдалась.

Я встал и со вздохом похлопал её по щекам.

– Ну, будет вам, будет… Этак мы с вами не разберёмся. Вы же пришли за помощью? Вас кто-то обидел? Сядьте вот, выпейте воды, успокойтесь…

Отпив из предложенного стакана и вытерев слёзы, Дороти кое-как смогла говорить.

– Это всё он, директор Грейвс… – начала она, не переставая всхлипывать и шмыгать носом. – В первый день, как началось… ну, это автономное положение… он был в порядке, спокойный. Позвал меня, похвалил за хорошую работу, денег дал в конверте. Премия, говорит, из директорского фонда. Вернёшься богатой невестой, нарасхват будешь…

Вчера, смотрю, помрачнел. Я-то с ним давно работаю, знаю: коли он такой, значит, что-то не ладится, идёт не так. Весь день просидел в кабинете и велел никого не пускать – занят, мол. Вечером, когда выглянул на минуту, я прямо испугалась: вижу, лица на нём нет. Спросила, не надо ли чего. Он только рукой махнул и опять ушёл к себе…

А сегодня утром зазвал в кабинет. Весь белый, руки трясутся, спиртным от него сильно пахнет. Достал коньяк, стакан мне налил. Пей, говорит. Да как же можно, спрашиваю, если вы сами запретили употреблять горячительное. Теперь можно, говорит, уже всё равно. И сам к бутылке присосался…

– Что значит «всё равно»? – перебил я девушку, чувствуя внутри лёгкий холодок.

– Я тоже спросила… Засмеялся он, только плохой это был смех. Ты, говорит, всё равно ничего не поймёшь. Но если хочешь – изволь, объясню. И начал сыпать научными словами. И чем дальше говорит, тем больше ярится. Я и вправду почти ничего не поняла. И вообще от страха плохо соображаю… Поняла только, что с нашим главным учредителем произошла какая-то беда, и канал связи вот уже два дня как мёртвый. Такого, мол, никогда за все эти годы не было. А без канала связи нам отсюда не выбраться. Про какое-то междумирье толковал…

Подождите, говорю, может, канал этот ещё оживёт и всё наладится. А он кричит, мол, дура, ничего ты не понимаешь. Если канал умер, то, значит, и учредитель умер. Невероятно, конечно, и всё же… Других вариантов нет. Не в прятки же он с нами играет, мы слишком ему нужны. И на связи были каждый день, и всё торопил. Озолотить обещал, только бы скорей работу закончили…

Что ж нам теперь делать, спрашиваю. Лучше бы и не спрашивала: тут он совсем озверел. Теперь, говорит, пусть каждый доживает, как хочет. Я лично знаю, что делать… Кинулся на меня, повалил на диван, а потом изнасиловал…

Девушка опять разрыдалась.

Я оторопел.

– Постойте, Дороти, вы отдаёте отчёт в том, что говорите? Вы сейчас выдвинули против директора очень серьёзное обвинение. Изнасилование – это преступление, и весьма тяжкое. Но, может быть, вы преувеличиваете? Насколько я знаю, между вами и Грейвсом уже и так были… м-м… отношения.

– Хотела бы я преувеличить, – горестно сказала девушка. – Были между нами отношения, это верно… Хотя, какие там отношения? Когда ему нужна была женщина, он вызывал меня, уводил в комнату отдыха и укладывал на диван. Иногда прямо в кабинете, на столе. Вот и все отношения… Но всегда было… как бы сказать… интеллигентно, что ли. А сегодня – зверь зверем. Не надо так, кричу, мне же больно! А он словно и хочет сделать, как больнее, чтобы я кричала…

– Сволочь, – ошеломлённо сказал я. Утончённый Грейвс – насильник? Не верилось, хоть убей. Но, с другой стороны, я видел, что девушка не врёт. Об этом говорили и её растерзанный внешний вид, и синяки на руках, и простодушная искренность, сквозившая в тяжком рассказе. – Какая сволочь! Но как же вы могли…

– Как я могла всё время терпеть его домогательства? – неожиданно зло перебила девушка. – А как не терпеть, если платят по-королевски? В моих краях столько инженерам не снилось. Я местом дорожу. И родителям помогала, и на будущее откладывала. Перетерплю, думаю, года два-три, потом уволюсь и уеду к себе в Бирмингем. У меня там и парень есть, Джек Руббинс, ещё учились вместе. Мама говорит, что подходящий жених. (Я невольно покрутил головой.) Ну, да теперь не о том… Я что к вам прибежала? Думаете, жаловаться? Или управу на директора искать? Ничего похожего. Нет на него никакой тут управы. Просто… – Она отчаянным движением прижала руки к груди. – Просто жутко мне, сил нет, а поговорить не с кем.