Раньше о демократии говорили с гордостью, с радостью, с удовольствием. Сейчас это слово произносят со злостью. Чтобы заткнуть тех, кто взывает к разуму, и распалить тех, кто и так уже распален. Если однажды все это выльется в новую войну, я надеюсь, она послужит хотя бы для того, чтобы люди поняли, что на самом деле все было не так уж и плохо.

Я выключаю телевизор. Да ну их со всеми их проблемами. В девяносто семь лет у тебя есть то преимущество, что можно послать всех куда подальше и ничуть не беспокоиться. Когда они начнут убивать друг друга, меня уже не будет в живых. Мне хватило один раз полчаса посмотреть телевизор, чтобы понять, что страна страдает исторической амнезией.

Светает, начинается новый день. В моем возрасте это само по себе ставит определенные задачи. Я гуляю по городу, опираясь на палку. На самом деле она мне не нужна, но, изображая легкую хромоту, я могу без проблем парковаться на местах для инвалидов.

Я возмущен, видя, что церковь Святого Семейства[49] до сих пор не достроена. Как так может быть? И почему вокруг столько китайцев? Я ненадолго захожу внутрь и решаю спуститься к морю. Вот где действительно все изменилось. Я оглядываю берег и отдаюсь воспоминаниям. Некоторые причиняют боль, но… я ведь для того и вернулся, правда? Иду мимо порта, и взгляд теряется там, где затонул “Уругвай”. Под водой наверняка остались какие-то обломки, как остались они у меня в груди. Корабль смерти… Первая встреча с капитаном Аматом…

Я прохожу мимо роскошных яхт, и передо мной возникает огромное здание, отражающееся в воде. Думаю, это гостиница. На дворе февраль, а люди ходят с коротким рукавом. Солнце сияет, жара, как в мае. Все вывихнулось. Но никому до этого нет дела. По крайней мере, на первый взгляд. Мимо проходят счастливые семьи. Дети на своих роликах, а родители… на своих? Не староваты ли они для этого? Сейчас весь мир скользит. Никто уже не шагает. Велосипеды, самокаты, ролики, скейтборды, мотоциклы… Боюсь, какая-нибудь штука из этих собьет меня с ног. Устав от балета на колесах, я ухожу подальше.

Сажусь в машину и еду по проспекту Параллел на площадь Испании. Сердце заходится, когда я проезжаю мимо “Мельницы”. Воспоминаний столько, что приходится притормозить, я уношусь мыслями на сцену. Я пою и играю. Все аплодируют. Но вдруг аплодисменты превращаются в нервные автомобильные гудки у меня за спиной, и я снова показываю средний палец. Похоже, молодежь это забавляет.

Я снова проверяю, где мой рюкзак. В гостинице несколько раз сказали, что его можно оставить в сейфе. Нет уж. Сейфы для тех, у кого всего много. У меня же только одна драгоценность, и пусть она лучше будет при мне.

Доезжаю до кладбища. Тут почти ничего не изменилось. Сохранилась даже сторожка с инструментами, где я оставлял свою гитару. И мертвые по-прежнему на месте… Стали еще мертвее, если это возможно. И у них появились новые товарищи.

В администрации я объясняю, что хочу, чтобы меня похоронили рядом с родителями. На меня смотрят с удивлением. Я говорю, что в молодости работал на этом кладбище, и меня отводят в другой кабинет, где какой-то человек говорит что-то о ценах, нишах, цветах, бронировании и о чем-то еще. Проклятье! Чтобы умереть, нужно больше денег, чем чтобы жить. Я на все киваю. Он делает мне скидку как бывшему сотруднику. Я показываю на плане могилы родителей.

– Для того и вернулся, – добавляю я.

Я много лет жил один, но не хочу умирать в одиночестве. Не хочу больше ни секунды оставаться один. Я выхожу из кабинета.

В глубокой печали я иду к могилам родителей. Плачу. Представляю себе, как грустно это выглядит со стороны: полоумный старик рыдает над могилами. Я уверяю родителей, что никогда не забывал их и до сих пор иногда просыпаюсь ночами от страха, как ребенок, нуждающийся в ласке. Я прошу у них прощения за то, что уехал и бросил их.

И рассказываю, что доплыл на корабле до Америки. Обошел весь континент с рюкзаком за плечами и с монетой на шее. Веря историям, следуя за легендами, ища подсказки одну за другой. Я взбирался на величественные горы, созерцал удивительные пейзажи, продирался сквозь тропические леса и амазонскую сельву, но ни один оттенок зеленого не мог сравниться по красоте с цветом глаз, которые я не сумел забыть.

И наконец однажды в ноябре, когда я меньше всего этого ждал, я нашел Акрам. Или, лучше сказать, Акрам нашел меня. Но это уже другая история. Может, расскажу как-нибудь в другой раз. Может, в следующей жизни.

Главное, что монета почти пятьсот лет спустя вернулась домой. Это событие праздновали несколько месяцев. И мне предложили остаться. Думаю, они поняли, что мне некуда идти. И не ошиблись, так что я остался. Нашел друзей, хотя и немного. Женился. Знаю… Что я мог предложить ей? Осколки сердца? Обрывки жизни? Тем не менее женился. Из порядочности. И по любви. Потому что в конце концов я полюбил ее. Больше, чем думал. И любил до конца, пока она не оставила этот мир почти год назад. Милая моя Элу. Что в переводе с местного языка значит “красивая, разумная и справедливая”. Я никогда не рассказывал ей о прежней жизни. О том, что когда-то любил упрямую молодую воительницу с зелеными глазами и благородным сердцем. Не рассказывал, потому что хотел начать все сначала, а Элу незачем было это знать. Хотя все и так догадались, потому что звали меня Ишна Витка – Одинокий Человек.

Я говорю родителям, что устал. И только хочу, чтобы они гордились мной. Думаю, я делал в жизни все, что было в моих силах.

Воспоминания рассеиваются от до боли знакомых звуков. Ноты. Они звучат у меня голове. Те самые, что несколько десятилетий назад я приказал себе забыть. Одна за одной они слагаются в мелодию. Хорошо мне знакомую. Моя песня. Наша песня. Я слышу ее так, будто кто-то играет ее для меня. Память еще хранит ее спустя все эти годы. А я был уверен, что ее поглотило время… И все же вот она. Я слышу каждый гитарный аккорд, каждую паузу… Песня доносится словно обновленная. И тогда я понимаю, что она звучит не только у меня голове. Она правда звучит. Я тревожно озираюсь, ищу взглядом. Мелодию сопровождает нежное пение, почти шепот. Но какой шепот! Кто-то поет, словно раскрывает секрет.

Голос ведет