— А дальше? Ничего ведь не произошло?

Он дважды или трижды ткнул меня указательным пальцем в руку, каждый раз зловеще кивая:

— В тот же день из туннеля вышел пассажирский поезд. Когда он проезжал мимо, я заметил в окне с моей стороны какое-то скопище людей, мешанину голов и рук. Кто-то мне махал. Я успел крикнуть машинисту: «Стой!» — тот сразу дал по тормозам, но поезд проехал по путям еще ярдов сто пятьдесят, если не больше. Я побежал следом и вскоре услышал жуткие вопли и крики. Как выяснилось, в одном из вагонов внезапно скончалась красивая юная девушка. Ее принесли сюда и положили на пол, вот на это самое место, что сейчас между нами.

Я поневоле отодвинул свой стул и взглянул туда, куда он указывал.

— Это чистая правда, сэр, клянусь: именно так все и было.

Я совершенно растерялся и не нашелся с ответом, во рту пересохло. Ветер как будто решил подхватить рассказ и скорбно завыл в проводах.

Сигнальщик продолжил:

— И последнее, сэр. Когда я закончу, вы сами поймете, отчего мне так неспокойно. Неделю назад призрак вернулся, и с тех пор то и дело здесь появляется.

— У семафора?

— Когда горит красный — сигнал опасности.

— И что он делает?

Сигнальщик еще яростнее и неистовее повторил предыдущий жест: «Ради бога, прочь с дороги!» — а потом добавил:

— Из-за него я совсем потерял покой. Он то и дело зовет меня, подолгу, без перерыва: «Там, внизу! Берегись! Берегись!» — и машет мне, звонит…

Я насторожился.

— Вчера он тоже звонил, при мне? Когда вы подходили к двери?

— Дважды.

— Ну вот видите: это все игра воображения. Я не сводил глаз с вашего звонка и внимательно прислушивался. Не сойти мне с этого места, если он звякнул хотя бы раз! Нет-нет, он звонил лишь по вполне естественной причине: когда вас вызывали со станции.

Сигнальщик помотал головой.

— Я всегда безошибочно определяю, кто звонит, сэр. Еще ни разу я не перепутал звонок призрака со служебным. Когда со мной пытается связаться он, это больше похоже на странную вибрацию внутри звонка, и глазу она совершенно точно не видна. Вы, конечно, не могли ее услышать, но я-то слышал.

— И призрак был на своем месте, когда вы выглядывали?

— О да.

— Оба раза?

Он твердо повторил:

— Да, оба.

— А можете прямо сейчас подойти со мной к двери и посмотреть, там ли он?

Он прикусил нижнюю губу, как будто моя просьба ему не понравилась, но потом все же встал. Я открыл дверь и шагнул на ступеньку, а он остался в проеме. И вот я увидел красный сигнал опасности, и мрачный черный зев туннеля, и высокие влажные своды его стен. Наверху в небе сияли звезды.

— Ну что, там он? — спросил я, внимательно наблюдая за лицом сигнальщика.

Он вперился в темноту, но, пожалуй, я и сам смотрел напряженно и пристально, когда в нетерпении перевел взгляд на ту самую точку.

— Нет, — сказал он наконец, — его там нет.

— Согласен, — кивнул я.

Мы вернулись в будку и заняли прежние места у огня. Я стал думать, как мне лучше воспользоваться этим, если можно так выразиться, преимуществом в споре, когда сигнальщик сам возобновил беседу, да еще таким будничным тоном, будто давно убедил меня в существовании призраков. Я чувствовал, что оказался в самой слабой из позиций.

— К этому времени вы, конечно, в полной мере осознали, — произнес он, — что мою душу теперь гнетет один-единственный вопрос: что пытается сказать призрак?

Я ответил, что понимаю его отнюдь не в полной мере.

— О чем он хочет меня предупредить? — задумчиво вопросил сигнальщик, глядя в огонь и лишь изредка переводя глаза на меня. — О какой опасности? Где она? То есть я понимаю, что на линии должно вот-вот случиться что-то ужасное. В третий раз сомневаться не приходится. Но как жестоко это наваждение! Что мне делать?

Он достал носовой платок и отер им разгоряченный лоб.

— Телеграфировать об опасности — в ту или другую сторону или даже в обе — я не могу, поскольку не имею на то ни малейших оснований, — продолжил он, вытирая платком мокрые ладони. — У меня будут неприятности, а толку никакого. Начальство решит, что я спятил. Вот как оно будет. Сообщение: «Опасность! Берегитесь!» Ответ: «Какая опасность? Где именно?» А я им: «Не знаю. Но ради бога, сделайте что-нибудь!» Меня погонят отсюда взашей. Конечно, что им еще остается?

Мне было больно смотреть на его терзания — душевные муки сознательного и совестливого человека, на долю которого выпало бремя невыносимой и непостижимой ответственности за чью-то жизнь.

— Когда я впервые увидел его под красным фонарем, — продолжил сигнальщик, в страшном исступлении вновь и вновь проводя руками по темным волосам, — почему он мне не сказал, где случится катастрофа, коль скоро она должна была случиться? Почему не объяснил, как ее избежать, если можно было избежать? Когда он явился во второй раз и стоял там, спрятав лицо в ладонях, почему не сказал: «Она умрет, пусть родители оставят ее дома!»? Если же оба раза он являлся лишь затем, чтобы убедить меня в истинности своих пророчеств и подготовить к третьей беде, то почему теперь он не скажет прямо, что будет? Ах, господи, и ведь явился-то ко мне, к простому сигнальщику, несущему службу вдали от людей! Почему он не пришел к человеку достойному, пользующемуся доверием окружающих, имеющему возможность что-то предпринять?

Увидев его страдания, я осознал, что и ради этого бедняги, и ради общей безопасности должен сейчас его успокоить, поэтому отбросил все размышления о реальности или сверхъестественности и воззвал к голосу его рассудка: мол, всякий, на кого возложен долг, обязан исправно работать и, как бы ни сбивали его с толку эти загадочные явления, находить утешение хотя бы в том, что хорошо понимает свои обязанности. Надо сказать, в этом я преуспел значительно больше, чем в попытке убедить сигнальщика, будто призраков не существует. Он успокоился, с наступлением ночи стал все больше внимания уделять служебным занятиям, и в два часа я с ним расстался. Предлагал составить ему компанию до рассвета, но он и слышать ничего не желал.

Не вижу смысла скрывать, что на тропинке я не раз оборачивался на красный фонарь, что этот красный фонарь мне не нравился и что в его