— Тогда читай.

Рэйчел взяла у нее письмо и развернула. Оно было датировано 3 марта 1924 года.

Милая моя Розмари, — прочитала она, — если ты это читаешь, значит, я умерла. У меня нет особых причин думать о смерти, но мы никогда не знаем, что ждет нас в будущем, и я хочу быть уверена, что ты узнаешь все о прошлом. О твоем прошлом. Ты знаешь, что твой отец погиб на войне. Его звали Том Картер, и он был храбрым человеком.

Не слушай никого, кто будет говорить тебе другое. Он шел ко мне, и за это его расстреляли как дезертира. Он не был дезертиром, не был трусом. Он сражался в первый день битвы на Сомме, а это, как ты наверняка знаешь, была одна из самых страшных битв в той войне. Он не бежал с поля боя, он спас раненого, дотащил его с ничейной полосы до перевязочного пункта. А потом пошел искать меня. Его судили военным трибуналом и расстреляли. Падре, который был с ним, — это наш приходской священник, мистер Смолли. То есть тогда он, конечно, не был приходским священником, он к нам приехал уже после войны. Он знал мистера Фредди из поместья, был с ним вместе на фронте, вот сквайр и назначил ему содержание. Он и про меня знал, потому что был с твоим отцом в его последнюю ночь. Когда война кончилась и солдаты вернулись домой, с ними пришел и мой кузен, Тони Кук. Его брат Гарри погиб, а он был большим другом твоего отца. Тони сказал мне, что видел, как Тома расстреливали. Тогда он еще не знал, что Том твой отец, это он позже догадался, когда до него дошли слухи.

Когда сквайр сажал деревья для мемориала, я спросила мистера Смолли, нельзя ли и в честь Тома посадить дерево. Он сказал — нет, это невозможно, тем более что Тони знает, что с ним случилось, и все это выйдет наружу, все будут знать. А я все равно решила посадить: выкопала молоденький ясень в рощице за деревней, и мы посадили его рядом с остальными. Ты была там со мной, но, наверное, ничего не помнишь. Я вставила в рамку бумажку с надписью «Неизвестный солдат». Когда это обнаружилось, сквайр хотел, чтобы дерево убрали, но мистер Смолли понял, откуда оно взялось, и как-то убедил сквайра не трогать его. Может, он и сказал ему, что оно в честь твоего отца, я не знаю, но ему позволили освятить его в память неизвестного солдата, чтобы оно стало частью мемориала. Так что, хотя имени Тома и нет на памятной доске в церкви, он все-таки не забыт.

Вскоре мы уехали из деревни и приехали работать сюда. Я не могла больше жить с родителями. Тони рассказал им о том, что произошло, и нам пришлось уйти.

Если ты читаешь это письмо, значит, я уже никогда не смогу рассказать тебе все это сама. Я хочу дождаться, когда ты подрастешь и сможешь все понять. От твоего отца у меня остались только его письма, браслет, который он подарил мне на Рождество 1915 года, его расчетная книжка и фотография, которую он сделал для меня. Немного, но все это память о том, как он любил меня. Это был чудесный храбрый человек, у него была тяжелая жизнь, и я очень любила его. Когда он узнал, что я жду тебя, он обрадовался, хотя мы и не были женаты, потому что больше всего на свете хотел одного — иметь настоящую семью. Он любил бы тебя так же сильно, как я, даже не сомневайся.

Твоя любящая мама

Когда Рэйчел дочитала до конца, они какое-то время сидели молча. Рэйчел наблюдала за выражением бабушкиного лица, а Роуз Карсон вся ушла в себя и сидела в молчании, бледная, но с сухими глазами.

— Его расстреляли, — сказала она наконец.

— Да, — сказала Рэйчел.

— Ты знала?

— Да, — сказала Рэйчел. — Об этом было в письмах. Его последнее письмо, которое он написал накануне расстрела, тоже тут. И письмо от Сары Херст, в котором она сообщила Молли эту новость.

— А Сара как узнала?

— Когда это случилось, она еще была в монастыре, — объяснила Рэйчел. — Падре, тот самый Генри Смолли, приезжал туда, хотел сказать Молли сам, но она уже уехала домой.

— Все эти годы, — тихо проговорила Роуз, — все эти годы письмо лежало там, а я даже не знала. — Снова какое-то время стояла тишина, а затем Роуз спросила: — Ты знаешь что-нибудь еще, кроме того, что написано в этом письме?

— Пожалуй, да, — сказала Рэйчел и начала рассказывать бабушке историю Молли и Тома, собранную по кусочкам из дневника и писем.

Пока Рэйчел рассказывала, их нетронутый кофе успел остыть, а когда она закончила, у них обеих на щеках блестели слезы. Рэйчел прочитала бабушке последнее письмо Тома, потом письмо от Сары, и их обеих потрясло то, сколько боли было в этих строчках. Роуз взяла фотографию отца и долго всматривалась в нее, словно хотела запомнить навсегда. Он глядел на нее сквозь восемьдесят с лишним лет, в уголках его глаз пряталась легкая улыбка, а фуражка залихватски сидела на коротко остриженной темноволосой голове.

— У тебя его глаза, бабушка, — тихо сказала Рэйчел.

— Да? — Роуз грустно улыбнулась. — А мне всегда говорили, что я похожа на мать.

— Наверное, но и от него что-то есть.

Рэйчел протянула Роуз потускневший браслет, и та поднесла его к свету.

— Нужно почистить, — сказала Рэйчел, — и тогда ты сможешь его носить.

— Нет, я не буду, — сказала Роуз, возвращая ей браслет. — Я хочу, чтобы он был у тебя.

— Ты уверена? — спросила Рэйчел и приложила браслет к щеке. — Я очень рада, бабушка, спасибо.

Они еще немного поговорили о письмах и дневнике, а затем Рэйчел сказала:

— Может быть, ты не хочешь ехать обедать, бабушка? Знаешь, мне совсем не трудно позвонить Нику и все отменить.

— Нет, не надо, — ответила Роуз. — Мне хочется поехать. Не хочу сидеть здесь со своими тоскливыми мыслями. А он знает обо всем этом?

Рэйчел кивнула.

— Я позвонила ему вчера вечером, когда прочитала письма. Мне нужно было с кем-то поговорить. Ты не против?

Роуз покачала головой.

— Нет, не против, — сказала она и добавила со слабой улыбкой: — Я рада, что ты наконец нашла того, с кем хочется поговорить.

Рэйчел почувствовала, что краснеет, и сказала:

— Это не то, бабушка.

— Не то? — с невинным видом переспросила бабушка. — Значит, ошиблась.

— Ты будешь