Господин Лунь, окруженный старательно взбитыми подушками, полулежал в кресле с высокой спинкой. От алого атласа наволочек бледные щеки окрасились нездоровым румянцем, разметавшиеся волосы стекали с подушек серебряными струями. Резко очерченное лицо безмятежно как королевский профиль на монете. Живой или нет?

Варка опустил взгляд ниже и сдавленно охнул. Длинные руки крайна были накрепко привязаны к подлокотникам. Не просто прикручены в запястьях, а от локтя до кончиков пальцев обмотаны широкими, очень чистыми полотенцами. Так обычно любящие родственники связывают дорогих сердцу, но опасных безумцев. Варка слегка успокоился. Связан – значит, живой.

Густые ресницы дрогнули, поднялись, открывая глаза цвета неба над угасшим зимним закатом.

Безмятежность исчезла, сменившись подлинной яростью.

– Ты! – прошипел крайн, явно обращаясь к кому-то в комнате, дернулся и бессильно упал в кресло. Похоже, кроме рук, его привязали еще и за пояс.

Варка, проявив почти немыслимое благоразумие, решил пока не кидаться на помощь, а понаблюдать, выждать. Может, там вся комната набита неведомыми врагами. Неплохо бы выяснить, кто они и чего им надо.

На первый вопрос он получил ответ почти сразу.

– Гронский! – выплюнул господин Лунь.

Варка мгновенно заледенел. Оказаться в Трубеже в лапах гнусной семейки Гронских… Хуже не бывает.

– Как ты себя чувствуешь? – вежливейшим образом осведомился невидимый Влад Гронский. – Хочешь пить? У меня есть хорошее легкое вино. Или, может быть, завтрак?

– Прощайся со своей душой, – ласково посоветовал господин Лунь. – Не всегда ты сможешь прятаться у меня за спиной.

– Я не прячусь. Готов смотреть тебе в глаза в любое время дня и ночи. Я ни в чем не виноват перед тобой.

– Никто не виноват. Но все, кого я любил, мертвы.

– Я всего-навсего хотел бы побеседовать с тобой. Согласись, это удобнее сделать за бутылкой вина, и теперь, когда ты у меня в гостях…

– Гостеприимство во вкусе тетушки Элоизы. Гость связан, на окнах решетки, за дверью – вооруженная охрана.

«За дверью – это хорошо, – подумал Варка, – лишь бы не в комнате».

– Там, на дороге, на глазах у моих людей, я умолял тебя на коленях…

– О, какое унижение для рода Гронских…

– Ты даже не взглянул на меня.

– Зато сделал то, о чем ты просил.

– Да-да. Я наблюдал со стрелицкой колокольни. Это было великолепно. Но мне хотелось бы, чтоб ты выслушал…

– И потому приказал Кривому Алеку подсыпать какую-то дрянь в наше пиво, и без того паршивое? Ведь это было в пиве, не так ли? Такую гадость никакой яд уже не сделает хуже.

– Уверяю тебя, это никому не повредило. Легкое снотворное. Старый добрый рецепт госпожи Анны.

– Имя это не пачкай.

– Поверь мне, я…

– Избавь меня от пустословия. Где дети?

– Мальчики спят в соседней комнате. Я приказал обращаться с ними наилучшим образом.

– Так вы и детей схватили… Надеешься, что ради них я буду посговорчивей?

– Почему ты все толкуешь в дурную сторону? Я просто позаботился о них. Нехорошо, когда пресветлые крайны ночуют на полу в придорожной корчме.

– Не Гронским решать, что для крайнов хорошо, а что дурно.

Теперь господин Лунь не выглядел безмятежным. Глаза скрылись под тяжелыми веками, на искаженное лицо плотно легла маска ненавистного Крысы. Варка даже испугался. Оказывается, он здорово отвык от такого господина Луня.

За дверью послышались шаги, щель заслонила могучая спина, плотно обтянутая простроченным бархатом камзола. В Варкиной ладони сам собой возник волнистый клинок вроде тех, что так здорово получались у Илки. Другие бьют в спину или травят и вяжут сонных. Отчего же самому не попробовать? Он перехватил нож поудобней, почувствовал его холодную тяжесть и вздрогнул, припомнив, как тогда, в Колокольном, железо вошло в мягкую скользкую плоть. «Давай, – в отчаянии приказал он себе, – давай же, слабак, малявка…»

– Не понимаю… – с неподдельной тоской вздохнул Влад Гронский, – откуда такая ненависть? У нас в доме тебя принимали как родного… Элоиза обожала твои песни… И ты должен знать: в тот день меня не было в городе, а если бы был – непременно вмешался бы. Ничего нет страшней слепой ярости безумной толпы…

– Очень удачно подобранная толпа. И очень, очень хорошо оплаченная ярость, – прошипел крайн, – и отряд городской стражи ты увел из города как раз вовремя.

– Ты веришь во все эти сплетни?

– Я не верю. Я знаю.

– Но… только прошу, не подумай ничего дурного… имя твоей матери для меня свято… Но все же ей не следовало привечать в городе этих прокаженных.

– Конечно. Следовало бросить их умирать на дороге. Нет. Прости, ошибся. Следовало прикончить их на месте, а тела предать сожжению, чтоб зараза не распространилась. Я правильно рассуждаю? Кажется, это по-человечески. Впрочем, это и было проделано. Больных прикончили. Госпиталь сожгли. Она держала щит перед ними, пока могла, но не нашлось никого, чтобы держать щит над ней.

– Это была случайность…

– Случайный камень из сотни брошенных и прямо в висок. Второй, третий и четвертый случайные камни достались уже мертвой. Она была всего лишь маленькая нежная крайна. Ей хватило и одного.

– Никто не желал ее смерти. Ее все любили, ты же знаешь… Просто люди обезумели от страха… Все-таки проказа…

– Проказа прилипчива. Не знаешь, из громивших госпиталь кто-нибудь заболел? Сейчас на улицах Трубежа должно быть полно искалеченных прокаженных. Нет? Ни одного не видел?

Влад Гронский снова вздохнул. Видно, не понимал, к чему клонит его разъяренный собеседник.

– Так вот, – слегка задыхаясь, продолжал господин Лунь, – не было там никаких прокаженных. Обычные беженцы, ослабевшие от голода. Короста у них была, лишаи, чесотка. Но кто-то… Кто-то очень хотел избавиться от крайнов.

– Но кто мог желать… – туго, через силу начал Гронский.

– Ты правда так наивен или прикидываешься? Весь цвет цехового совета, краса и гордость трубежской и бреннской торговли… Все эти Мочальские, Брыльские, Макиши… Все те, кому договор мешал заработать лишний грош или просто казался обременительным. Все, кто твердил, что жизнь по договору – лишь жалкое прозябание, что времена изменились и нынче так жить нельзя. Надо брать от жизни все. Свобода во имя полной свободы. Порадуй себя, ты этого достоин… ну и так далее.

– Но что в этом дурного? – печально спросил его собеседник. – Ведь ты и сам в свое время… Славно тогда повеселились.

– Зато теперь почему-то всем очень грустно, – отрезал крайн, – так грустно, что ты готов у меня в ногах валяться. А твой дядюшка Стас, городской старшина, едва прослышав, что крайны вернулись, приказывает тебе раздобыть хоть одного. Тот самый Стас Гронский, который тогда, пятнадцать лет назад, и провернул все дело. Мелкие стычки по разным поводам, постоянные отступления от договора – все это тянулось долго, очень долго. Но крайны терпели. Мой отец погиб, отводя от Пригорья черную бурю. А мать даже пыталась жить среди людей… как в старые времена.