— Между прочим, время посещений у нашего отделения закончилось пятнадцать минут назад, — ершисто произносит хирург, и только по этому понятно — кое-кто уже доконал его до ручки, поэтому врач настроен докапываться до всякой мелочи. Я тихонько обмираю. Да, мы задержались. Я старалась сэкономить время, даже шоколадный маффин, что удалось купить в кофейне рядом с офисным центром, умяла на ходу, стремясь заткнуть сводящий желудок неожиданно острый голод. Увы, до Машкиной школы пришлось заложить крюк, только если бы я его не сделала — у моей дочери появился бы повод для действительно смертельной обиды.

В конце концов, мы с ней договаривались, что поедем к папе в больницу вдвоем, и я про неё ни в коем случае не забуду.

— Денис Витальевич, — Ветров говорит негромко, но этот его тон — это концентрат самых ядовитых веществ в мире, — может, вам сходить в... — взгляд Яра касается Маруськиной макушки, и он все-таки удерживается в рамках приличных посылов, — в сестринскую. Там, наверное, у вас найдется компания посимпатичнее меня. Наш с вами волшебный диспут о дате моей выписки можно отложить до завтра.

Хирург сатанеет. Да, это очень знакомое мне выражение лица. Выражение лица любого врача, столкнувшегося с Ярославом Ветровым. Почему-то он их особо не любил и обходил при случае по долгой дуге, благо его здоровье обычно позволяло ему такую роскошь.

Я только очень сочувствую этому мужику. Недолго. Ровно до той секунды, когда он сквозь зубы роняет.

— В реанимации вы были терпимей, Ярослав Олегович…

Блин, еще пара таких выражений, и я сама этому эскулапу путевку в реанимацию организую. Пусть полежит, отдохнет, порадует персонал своей сговорчивостью. И пусть за него кто-то так же подыхает от тревоги, как подыхала я…

От праведного негодования меня отвлекает резко меняющееся выражение лица Яра. От холодно-спокойного, к ядовито-желчному, будто ему сильным спазмом скрутило внутренности.

Хотя, почему вдруг? У него, между прочим, это может быть вполне реально…

У меня под ногами пошатывается земля, да и врачу явно приходит в голову та же мысль, что и мне. По крайней мере он за секунду оказывается у постели Яра.

— В каком месте болит, опишите ощущения? — голос врача звучит требовательно.

— Да нигде, — Яр неприязненно морщится, и его лицо возвращается к исходному настроению, — просто… Давайте без отчества, док.

— Дурдом какой-то, — Денис Витальевич на всякий случай придирчиво осматривает Яра, уточняя, — точно нету болей? Не колет? Не режет? Спазмы?

— Все нормально, — Яр снова дергает подбородком, — док, дайте мне побыть с женой. Я последний раз видел её до операции. И не был уверен, что увижу снова.

У, трепло!

Я кидаю тревожный взгляд на Маруську, но она, кажется, не уловила рокового подтекста в папиных словах. Ну, и слава богу.

А жена… Ладно, так и быть, спущу я ему жену, на самом деле это слово неожиданно приятно прошлось по чувствительной холке моей души.

Врач долго и пристально таращится на Яра, явно пытаясь хотя бы невербально воздействовать на его совесть — я стараюсь удержать лицо и не угорать над этим вслух.

Нет, не докопаетесь, Денис Витальевич. Сколь многие пытались — и сгинули бесследно. Совесть Ярослава Ветрова — все равно что пустынный мираж. Иногда появляется, кажется такой реальной, а потом раз — и понимаешь, что тебя только что поимели...

— Черт с вами, — раздраженно бросает хирург, разворачивается ко мне и явно пытается найти единомышленника хотя бы в моем лице, — только недолго.

— Ну, мы постараемся, — дипломатично улыбаюсь я, удерживая на языке ремарку, что лично я не буду уж очень усердствовать в этом старании.

В конце концов, я, может, и не работаю сейчас юристом, но понимание, что можно, а что нельзя говорить в подобных ситуациях, у меня сохранилось.

Я так боялась, что наш с Яром исход окажется драматичным…

Я бы осталась ночевать в его палате, вот в этом вот нераскладном кресле, в углу палаты и уснула бы, лишь бы слышать ночью его дыхание и знать — он жив, жив! Я его не потеряла.

— Людмила, — врач окликает медсестру, которая с интересом зыркает, то на меня, то на Яра, и оба они наконец покидают палату. Я уже и не надеялась, что это произойдет.

Взгляд Яра обращается ко мне. Мое темное ультрамариновое море захлестывает меня с головой, так что хочется перестать дышать и свиться на его коленях истосковавшейся по хозяину кошкой. Я устала без него так, что нету уже никаких сил это терпеть.

Я не подхожу. Не тороплюсь с этим. Боюсь смазать момент, потерять тепло этих душевных вибраций.

— Папочка, тебе уже лучше? — все это время Маруська умирала от нетерпения, дожидаясь, пока нудные взрослые доболтают и позволят ей задать волнующий её уже несколько дней вопрос. И вот, наконец-то ей это удается.

Люблю, когда Яр вот так смотрит на нашу с ним дочь. Пожалуй, даже больше, чем когда он смотрит на меня. В такие моменты на его лице непривычно много эмоций. И столько любви…

— Ты пришла, Машунька, и я уже почти выздоровел, — Яр прижимает Плюшку к себе настолько крепко, что я всерьез начинаю беспокоиться — бережет ли он при этом свои раны. Судя по легкой болезненности, на секунду проступившей на его лице — все-таки не очень.

По-моему, у них и вправду была любовь с первого взгляда, причем очень даже обоюдная…

— Побереги себя, — я все-таки не удерживаюсь от замечания, — хоть ради нас.

— Ради вас попробую.

Мы раз за разом встречаемся глазами, и каждый раз в моей душе будто вспыхивает очередная яркая молния. Мои вопросы — десятки вопросов о его самочувствии почему-то застревают в горле. Почему? Разве я за него не беспокоюсь? Господи, да я же умирала от страха в эти дни…

Возможно, в этом дело.

Я знаю, он терпеть не может даже малой слабости, бросающей на него тень. И заставить его быть слабым, покорным боли, кажется, не способны даже три ножевых ранения…

— Судя по всему, с Владом ты уже созванивался? — я наконец решаюсь заговорить. Беру в расчет в основном реакцию Яра на озвученное отчество — она объясняется только одним. Он — в курсе.

Подтверждая мои мысли, Яр опускает подбородок, и мне сразу становится несколько неловко.

— И сколько он тебе рассказал? — я все-таки подхожу к его постели, занимая свободный край. Так хочется коснуться оставленной поверх одеяла широкой мужской ладони, но мне впервые в жизни не хватает на это смелости.

— Все! — емко отвечает Яр, и я прикрываю глаза, справляясь с этим ощущением… Стыда. Да. Мне стыдно. Стыдно за ту ситуацию, стыдно, что я о ней промолчала. Сколько всего сложилось бы по-другому, если бы я открыла рот?

Мы бы точно ушли из агентства Олега Германовича, возможно, Завьялов бы не стуканул Стелле о моем появлении, и с Кайсаровым или Ликой я пересеклась бы уже сама по себе…