— Посмотрим, — Корней произнес, глядя на закрытую пока дверь кофейни. Он чувствовал себя хладнокровно, но на глубине все равно клокотало.

Женщина, встреча с которой предстояла, не заслуживала ни доброго слова, ни теплого взгляда. И насчет ее человеческих качеств обманываться не приходилось. Из-за необходимости говорить с ней, да просто смотреть… Становилось гадко.

Перед глазами Аня в тот вечер, когда принесла книгу в подарок. В ушах ее тихие «пятнадцать». В голове раньше вопрос: «как так-то? Как может ждать-то? Как может навстречу бежать после всего?», а теперь понимание: она всегда будет бежать навстречу людям. Как бы сильно ни обидели, она всегда будет бежать туда, где верит: может быть любовь. Где очень хочет верить в нее. Под коркой льда. Под толщей земли или воды. Под застывшей лавой. Если ей кажется, что есть — она будет стремиться.

Теперь Корней знал: в кажущихся легкомысленно счастливыми людях может быть скрыт океан боли. Просто в них же скрыт океан силы. Первый всегда штормит. Он буйный, бурный, страшный, темный. Второй поражает своей гладью и тишиной.

Первый рвется наружу. С треском, свистом, стоном, воем. А второй не дает ему выплескаться, сдерживая бесконечные девятые валы.

И он видит… Просто милую девочку Аню двадцати лет, которая верит в людей, несмотря ни на что. Упрямую оптимистку.

Он считает, что эта ее вера — следствие глупости и наивности, что она просто не видела жизни, не нюхала пороху, что ей не приходилось встречаться с теми людьми, которые своими же руками убивают веру. Душат ее, не боясь замараться. А оказывается… Она знает о таких людях больше его. Знает и продолжает верить. Потому что океан ее силы накрывает собой океан ее боли.

И в Анфису сердцем она до сих пор верит. Умом уже нет, а сердцем… Вера еще не уничтожена. Не додушили.

Но, к сожалению, это сделает он. Потому что так будет правильно.

* * *

Анфиса совершенно не была похожа на Аню. Но, в то же время, безумно походила на собственную мать. Во всяком случае, внешне.

Настолько, что Корней ни секунды не сомневался в том, за каким из столиков ждут их.

Пожалуй, она выглядела на свой возраст. Пожалуй, ее можно было бы назвать миловидной. Скорее всего, она готовилась к встрече… Хотела выглядеть… Достойно.

Хотя бы внешне. Потому что внутри… Всем же понятно, как тухло внутри. Не пусто даже, а именно грязью все наполнено. В безразличии обвинить ее можно было раньше. До того, как приперлась. Теперь же… Просто корыстная сука. Вот и все.

Сидит, улыбается. Мельком на мать взглянула, у которой разом плечи ушли куда-то вперед, она сгорбилась. Зато во все свои бесстыжие глаза на Корнея. Вероятно, показавшегося ей привлекательным. Вероятно, оправдавшего надежды.

Встала, когда они были совсем близко.

— Мама… — улыбнулась совершенно серой, убитой даже, Зинаиде, так лучезарно, будто действительно после длительной вынужденной разлуки. Благо, хотя бы обниматься не полезла. Пожалуй, это было бы последней каплей. В мыслях Корнея промелькнул образ…

Если бы здесь была Аня… Если бы полезла к зайке… Зайка позволила бы. Сначала просто стояла бы, открыв широко свои большие-большие глаза, а потом обязательно расплакалась бы, принимая порыв за чистую монету.

Клокотать стало сильнее. Так, что лед немного затрещал…

Зинаида кивнула, садясь напротив дочери, Корней просто рядом, скользя взглядом по женщине, пока та, храня на лице полуулыбку-полуусмешку, тоже сядет обратно.

У подошедшего официанта Корней попросил воды себе и чай для Зинаиды. Напротив Анфисы стояла чашка с кофе.

— Может представишь нас? — Анфиса спросила, бросая на Корнея короткий, вроде как дружелюбный, взгляд. Не потухший под его ответным — внимательным, тяжелым. В нем не было откровенной брезгливости. Скорее любопытство.

Он осознал, что даже голос у зайки не похож на голос матери. У этой прокуренный слегка. Низкий. Ничего не дала своему ребенку. Ни генетически, ни эмоционально. И хорошо, наверное. Так даже лучше, скорее всего. И бить будет легче. Если ее в принципе хоть чем-то ударить-то можно.

— Корней Владимирович. Друг.

Зинаида посмотрела на мужчину осторожно, а потом опустила взгляд.

Дала себе секунду, чтобы собраться, сжала пальцы в замок, вздохнула… Потом же посмотрела в глаза дочери.

— Не смей приближаться к Ане, Анфиса. Не смей. О совести вспомни.

— Не начинай, мама… А то, как всегда… — Зинаида говорила более чем серьезно. Смотрела так же. Анфиса же… Отмахнулась легкомысленно. Будто от назойливой мухи. Той самой, которая взвалила на свои плечи ее «косяк». Вырастила. Воспитала. Человеком сделала. Заинтересовавшим Анфису только сейчас. Почему-то вдруг…

— Ёрничать прекрати, пообещай мне…

— Я ничего обещать не буду, мама. Я уже сказала тебе. Я хочу видеться с дочерью. Собственной дочерью. Я ее рожала, понимаешь? Кровиночка моя… Могла вообще с тобой не обсуждать ничего. Позвонить и о встрече договориться. С собственным ребенком. А я решила, что нужно по-человечески. Чтобы не травмировать…

Анфиса говорила, глядя на мать. Требовательно и цепко. Очевидно было, что каждое лживое слово отзывалось в Зинаиде болью. Она кривилась потихоньку. И Корней тоже кривился. Не от боли — гадливости. Анфиса это знала — скашивала взгляд время от времени. Молчаливый мужчина явно интересовал ее больше. А пинг-понг с матерью — так, прелюдия…

— Я не разрешаю, Анфиса. Я тебе не разрешаю.

Зинаида ответила твердо. Насколько умела. Мотала головой при этом и вжимала указательный палец в дерево стола. Когда-то где-то так же отстаивала свой дом перед Корнеем. Теперь пыталась внучку отстоять, да только… Сил-то не хватит. Если смотреть правде в глаза — не хватит. Нечем крыть. Бессмысленно давить авторитетом. Бессмысленно к совести взывать. Ланцовы не умеют идти против подлости и наглости. По-честному только умеют. А кто станет по-честному-то?

— Ты не можешь мне разрешать. Это наши с Анечкой дела…

— С каких пор она Анечка? — Корней спросил, склоняя голову к плечу. Не собирался вмешиваться в принципе. Просто слушать собирался, а уже потом. Да только… Как-то сходу стало слишком гадко. И придушить тоже захотелось сходу.

Анфиса же будто только этого и ждала. Повернула голову, посмотрела уже с нескрываемой заинтересованностью. На его лицо, на пуловер с логотипом. На его часы. На телефон, лежавший экраном вниз на столе.

Оценила. Приценилась.

— А вы чей друг, Корней? Мамин или Анин? — спросила, повторяя его позу. Тоже склонила голову немного. Только продолжала смотреть с улыбкой. Не потухшей ни под взглядом матери. Ни под Корнея.

— Анфиса… Что ты несешь… Постеснялась бы… Бесстыжая…

Зинаида закачала головой, говоря тихо, но искренне пораженно. Только вот на дочь ее попытки вразумить по-прежнему не действовали. Она даже не глянула. Бровь вздернула, ожидая ответа от Корнея.