Шрифт:
Закладка:
Если вы будете продолжать в том же духе, благосостояние республики будет по-прежнему расти и все золото христианского мира соберется в ваших руках. Но бойтесь как огня любых попыток захватить чужое или развязать неправедную войну, ибо за ошибки такого рода Господь не прощает земных владык. В сражениях с турками вы доказали свою доблесть и искусное владение морским ремеслом; у вас имеется шесть адмиралов, не считая других способных командиров и обученных команд, которых хватит на добрую сотню галер; у вас нет недостатка ни в послах и управителях всякого рода, ни в докторах различных наук, особенно в области права, к которым чужестранцы толпами стекаются за советом и мудрым суждением. Из-под прессов вашего монетного двора ежегодно выходит миллион золотых дукатов и двести тысяч серебряных…
Итак, берегите город и не дайте ему лишиться всех этих славных приобретений. Будьте осторожны, выбирая моего преемника, ибо ваше решение может принести немало добра, но и немало зла. Мессир Марино Каравелло – добрый человек, как и мессиры Франческо Бембо, Джакомо Тревизан, Антонио Контарини, Фаустино Микьель и Альбано Бадоэр. Многие, однако, склоняются в пользу мессира Франческо Фоскари, не разумея, что он – всего лишь тщеславный бахвал, бездарный и легкомысленный, хватающийся за все, но неспособный добиться хоть чего-либо. Если он станет дожем, то втянет вас в бесконечную войну: у кого сейчас имеется десять тысяч дукатов, останется тысяча; у кого есть два дома, не останется ни одного; вы расточите впустую все свое золото и серебро, всю вашу честь и славу. Сейчас вы – хозяева, а с ним станете рабами собственных моряков и капитанов.
Такую предсмертную речь, по любым меркам примечательную, пожалуй, мог произнести только венецианец. Не прошло и десяти лет после его смерти, как стало понятно, что слова Томмазо Мочениго были продиктованы не просто мудростью и опытом, но и прозорливостью, достойной пророка.
22
Карманьола
(1423 –1432)
Полагаться на наемные и союзные войска бесполезно и опасно, и если кто-то рассчитывает утвердить свою власть с помощью наемников, то ему не видать покоя и благополучия… Доказать все это нетрудно, потому что теперешние беды Италии происходят именно оттого, что вот уже многие годы она довольствуется наемным оружием.
Бесспорное уважение и восхищение, которыми пользовался Томмазо Мочениго среди своих подданных, не помешало им всего через две недели после похорон, прошедших в Санти-Джованни-э-Паоло[210], выбрать следующим дожем того самого человека, которого он так пылко призывал опасаться. Возможно, все могло сложиться иначе: перед началом голосования все шансы стать новым дожем были у Пьетро Лоредано, семь лет назад прославившегося в великой морской битве при Галлиполи. Но, как заявляли позднее, сторонники Франческо Фоскари из числа выборщиков прибегли к хитрости: на первых этапах они отдали свои голоса за кандидата, неугодного всем, и тем самым вынудили остальных голосовать за Фоскари, а затем неожиданно переметнулись на его сторону, застав оппозицию врасплох. Если это правда – а другого ответа на вопрос, почему между девятым и десятым этапами количество голосов, поданных за Фоскари, внезапно возросло с семнадцати до двадцати шести, мы не находим, – то перед нами свидетельство того, что никакая избирательная система, даже такая дьявольски изощренная, как та, которой пользовались венецианцы для выборов дожа, не гарантирует стопроцентной защиты от махинаций того или иного рода[211]. Но сколь бы сомнительны ни были приемы, к которым прибегла часть выборщиков, все этапы голосования и жеребьевки прошли строго по правилам, и результаты их не подлежали пересмотру. Утром 16 апреля 1423 г. нового дожа и его супругу препроводили из дому во дворец с такой торжественной пышностью, какая даже для Венеции казалась чрезмерной.
Впрочем, эта церемония запомнилась не столько как выдающаяся демонстрация роскоши, сколько по другой, гораздо более важной причине: впервые за всю историю Венеции новый дож вступил в должность, не обратившись к народу за официальным подтверждением своего избрания. В новой системе, откровенно олигархической, не осталось места даже для такой мало к чему обязывающей формулировки, как «вот ваш дож, если вас это устраивает». Не исключено, что невероятная пышность процессии была сознательной уловкой в духе древней традиции «хлеба и зрелищ» – отвлечь внимание народа, и если так, то замысел увенчался успехом: народ, похоже, и впрямь не заметил, как его под шумок лишили последнего пережитка былой власти. Пока Франческо Фоскари несли на носилках вокруг площади Сан-Марко, а он разбрасывал пожертвования на предписанный манер (и в одобренных количествах), против него из толпы не раздалось ни единого голоса. Не прошло и десяти лет с тех пор, как Томмазо Мочениго в своей дожеской клятве нанес последний удар и без того дышавшему на ладан институту аренго – всенародного собрания, в котором участвовали все взрослые граждане и которое считалось равным самой республике. С восшествием Франческо Фоскари в крышку гроба аренго был забит последний гвоздь.
Итак, народ Венеции утратил политическую субъектность, но и личная власть дожа, как мы уже видели, свелась почти к нулю. Возникает вопрос: почему же в таких обстоятельствах Мочениго перед смертью заявил, что дальнейшее благополучие Венеции зависит от выбора его преемника? Спору нет, Франческо Фоскари был человеком напористым и своевольным и благодаря силе характера, соединенной с моральным авторитетом должности, мог бы набрать куда больше влияния, чем предполагалось венецианскими порядками. Но более вероятное объяснение таково: умирающий дож предполагал, что результаты грядущих выборов станут зеркалом настроений, царящих в обществе, и, если выбор падет на Фоскари, это будет означать, что дух империализма возобладал над более мирным коммерческим подходом, приведшим республику к величию.
Но был ли он прав в своих предположениях – это другой вопрос. Можно было бы возразить, что союз с Флоренцией, которому так яростно сопротивлялся Мочениго, на деле и впрямь был необходимой защитной мерой и что Венеции так или иначе пришлось бы уничтожать соперников, чтобы уцелеть самой. В то же время оставалась опасность, что этот альянс подтолкнет Филиппо Марию Висконти заключить схожий
